Книга Фотофиниш, страница 80 – Найо Марш

— О боже, — громко сказал Руперт. — Да отстаньте вы от меня!

— Не шумите тут, глупец вы этакий. Говорите тише и идите за мной в студию.

— Нет.

— Еще как да. Пошли.

Он взял его за плечо.

Назад по коридору, через лестничную площадку, снова мимо Берта Смита, назад в студию; неужели эта ночь никогда не закончится, думал Аллейн.

— Если вам и в самом деле нужен туалет, — сказал он, опуская портфель на пол, — то вы не хуже меня знаете, что он совсем рядом с вашей комнатой, и я готов поспорить, что в вашей смежной ванной комнате он тоже есть. Но ведь вам не нужно в туалет, не так ли?

— Сейчас нет.

— Куда вы направлялись?

— Я вам уже сказал.

— Ох, да бросьте.

— Это имеет значение?

— Конечно, имеет, дурень. Спросите сами себя.

Молчание.

— Ну?

— Я оставил кое-что внизу.

— Что?

— Ноты.

— К «Чужестранке»?

— Да.

— Это не могло подождать до утра? Утро вот-вот настанет.

— Нет.

— Почему?

— Я хочу сжечь их. Ноты. Все части. Всё. Я проснулся и все время об этом думал. Там, в камине в холле, я их сожгу, думал я.

— Камин, наверное, уже погас.

— Я его раздую.

— Вы ведь сочиняете на ходу, да?

— Нет. Нет. Честно. Клянусь, что нет. Я хочу их сжечь.

— Еще что-нибудь?

Руперт перевел дыхание и затряс головой.

— Вы уверены, что хотите сжечь оперу?

— Сколько раз мне еще это повторить?!

— Хорошо.

— Слава богу.

— Я пойду с вами.

— Нет. То есть в этом нет необходимости. Я не стану, — сказал Руперт, сделав вялую попытку говорить беспечно, — делать глупости.

— Какие, например?

— Какие-нибудь. Никакие. Мне просто не нужны зрители. Хватит с меня публики, — сказал Руперт и выдавил из себя смешок.

— Я не буду вам мешать.

— Вы меня подозреваете. Да?

— Я подозреваю еще дюжину человек вместе с вами. Пойдемте.

Аллейн взял его под руку.

— Я передумал, — сказал Руперт и вырвался.

— Если вы думаете, что я лягу спать, а вы проскользнете вниз, то вы сильно ошибаетесь. Я вас пересижу.

Руперт прикусил палец и уставился на Аллейна. Внизу, на улице, сильный порыв ветра снес какой-то предмет, и он с металлическим грохотом прокатился через патио. Ветер все еще штормовой, подумал Аллейн.

— Пойдемте, — повторил он. — Сожалею, что мне приходится быть нелюбезным, но вам остается только достойно принять это. Мы ведь не будем, как в кино, сцепившись, скатываться по лестнице?

Руперт развернулся на пятке и вышел из комнаты. Вместе они быстро подошли к лестнице и спустились в холл.

Спуск происходил почти в полной темноте. Тусклое красное свечение в дальнем конце исходило, должно быть, от углей в камине; неясный, едва заметный свет падал вниз от лампы на лестничной площадке. Аллейн перед тем положил в карман приготовленный Трой фонарик и теперь воспользовался им. Его свет прыгал по ступенькам перед ними.

— Вот он, ваш камин, — сказал он. — А теперь, я полагаю, надо принести жертву.

Он повел Руперта в дальнюю часть холла к двустворчатой двери, которая вела в музыкальный салон. Войдя, он закрыл двери и включил настенные светильники. Они стояли и, моргая, смотрели на валяющиеся всюду программки, на пустое полотнище занавеса на сцене, на рояль, стулья для музыкантов и пюпитры для нот с исписанными от руки листами на них. Интересно, сколько времени Руперту понадобилось, чтобы их написать, подумал Аллейн. На рояле лежала полная нотная запись оперы. На обложке старательной рукой было выведено название: «Чужестранка», Руперт Бартоломью. И ниже: «Посвящается Изабелле Соммите».