Книга Фотофиниш, страница 99 – Найо Марш

— Ну…

— То одно, то другое, шок и все такое. Я совсем расклеился. Понимаете, о чем я?

— Конечно.

— И все же я вел себя плохо. Очень плохо, — сказал мистер Руби, покачав головой и поморщившись.

— Ерунда. Не думайте об этом.

— Господи, я чувствую себя ужасно, — признался мистер Руби и выбросил сигару. — А бренди был хорош. Самый лучший. Особый коньяк. Интересно, этот парень, Марко, сварганит какой-нибудь живительный напиток от похмелья?

— Полагаю, да. Или, возможно, Хэнли это сделает.

Мистер Руби издал звук, который обычно записывают как «т-сс», и после короткой паузы сказал глубоким голосом и чрезвычайно выразительно:

— Белла! Белла Соммита! В это ведь невозможно поверить. Самая прекрасная женщина с самым роскошным голосом, который господь когда-либо создавал. Умерла! И как! И что мы, черт подери, будем делать с похоронами — даже не представляю. Я не знаю ни о каких ее родственниках. Будет вполне в ее характере, если она оставила детальные инструкции на этот счет, и при этом крайне затруднительные. Простите, вырвалось. Но это может означать, что тело придется хранить в холоде до отправки в то место, которое она могла указать, или развеять пепел над Адриатикой.

Он спохватился и пристально посмотрел на Аллейна налитыми кровью глазами.

— Наверное, не полагается спрашивать вас, есть ли у вас какие-то мысли насчет убийцы?

— Не полагается. На этом этапе, — сказал Аллейн. — Мы должны дождаться полицию.

— Да? Что ж, остается надеяться, что они знают свое дело. — Он вернулся к элегическому настроению. — Белла! — воскликнул он. — После стольких лет! Бывали и шипы, и розы, если понимаете, о чем я. Черт, это так больно!

— Как долго вы были с ней связаны?

— Горе не измеряют годами и месяцами, — с упреком ответил мистер Руби. — Как долго? Дайте-ка подумать. Это было во время ее первого турне в Австралии. Значит, 1972 год. Под управлением компании «Бельканто» в сотрудничестве с моей фирмой — «Бен Руби и компаньоны». С «Бельканто» вышел спор, и мы взяли руководство на себя.

Тут мистер Руби пустился в длинное отступление, объясняя, что он самостоятельно выбился в люди, что он — сиднеец, который сам себя вытащил из низов и гордится этим, и что Соммита всегда понимала его, потому что сама вышла из крестьянской среды.

Раз уж представилась такая возможность, Аллейн спросил:

— И ваши деловые отношения сопровождались близкой личной дружбой?

— Так и есть, старина. Думаю, я понимал ее, как никто другой. У нее, конечно, был ее знаменитый темперамент, и это было нечто сногсшибательное, но это никогда не продолжалось долго. Она всегда посылает… посылала… за Марией, чтобы та помассировала ей плечи, и это срабатывало. Она снова становилась доброй и сладкой как мед, и воцарялась всеобщая любовь.

— Мистер Руби, у вас есть что рассказать мне? Что-то, что хоть в малейшей степени могло бы пролить свет на эту трагедию?

Мистер Руби широко развел руки и уронил их классическим жестом, означающим поражение.

— Ничего? — спросил Аллейн.

— Именно этот вопрос я задаю себе с самого пробуждения. То есть с того момента, когда я перестал спрашивать себя о том, зачем я выпил столько коньяка.

— И как вы себе ответили на этот вопрос?

Снова тот же жест.

— Никак, — признался мистер Руби. — Я не могу на него ответить. Кроме… — он сделал раздражающую паузу и пристально посмотрел на синьора Латтьенцо, который дошел до берега озера и смотрел на воду; его тирольский наряд делал его похожим на поэта эпохи постромантизма.