Книга Свет гаснет, страница 7 – Найо Марш

— Ты бы так не говорила, если бы присутствовала при этом, — сказал Перегрин.

Он подошел к окну и посмотрел на Темзу и пунктуально появившийся к вечеру транспорт. Машины скапливались на южном берегу и медленным потоком переезжали через мост на северный берег. Над рекой сверкало освещенное солнцем здание театра — небольшое, но заметное своей белизной, а из-за скопления небольших приземистых домов у реки оно казалось высоким и даже величественным.

— Можно догадаться, кого из них тревожат эти истории про плохие приметы, — сказал он. — Они говорят «Глава клана», «пьеса о шотландцах» и «леди». Это заразно. Леди Макдуф — глупенькая Нина Гэйторн — погрязла в этом по самую макушку. И она постоянно говорит об этом. Прекращает в моем присутствии, но я знаю, что она этим занимается, и они ее слушают.

— Пусть это тебя не тревожит, милый. Это ведь не влияет на их работу? — спросила Эмили.

— Нет.

— Ну что ж.

— Знаю. Знаю.

Эмили подошла к нему, и они оба посмотрели на другой берег Темзы, где ярко сверкало здание «Дельфина». Она взяла его под руку.

— Я знаю, говорить легко, — сказала она, — но ты все же постарайся. Не думай об этом все время. Это на тебя не похоже. Скажи, какой Макбет получается из великого шотландца?

— Прекрасный. Прекрасный.

— Это ведь самая значительная его роль? — спросила Эмили.

— Да. Из него получился хороший Бенедикт, но это единственная роль в пьесе Шекспира, которую он играл за пределами Шотландии. Он пробовал взяться за роль Отелло, когда играл в репертуарном театре. Потрясающе сыграл Анатома в пьесе Бриди^[82], когда его пригласили участвовать в возобновленной постановке театра «Хеймаркерт». С этого началась его карьера в Вест-Энде. Сейчас он, конечно, поднялся очень высоко и стал одним из театральных рыцарей.

— А как его любовная жизнь?

— Честно говоря, не знаю. Он сейчас бурно заигрывает с леди Макбет, но Мэгги Мэннеринг относится к его ухаживаниям с большим скепсисом, будь уверена.

— Милая Мэгги!

— Это ты милая, — сказал он. — Благодаря тебе мне стало гораздо легче. Может, мне взяться за Нину и велеть ей прекратить? Или и дальше притворяться, что я ничего не замечаю?

— А что ты ей скажешь? «Да, кстати, Нина, дорогая, не могла бы ты перестать говорить о плохих приметах и до смерти пугать труппу? Так, к слову».

Перегрин рассмеялся и слегка шлепнул ее.

— Знаешь что, — сказал он, — ты так чертовски остроумна, что можешь и сама это сделать. Я приглашу ее к нам выпить, выберешь момент и задашь ей трепку.

— Ты серьезно?

— Нет. Да, наверное, серьезно. Может, это сработает.

— Не думаю. Она никогда не бывала здесь раньше. Она догадается.

— А это так важно? Ну, не знаю. Оставим все как есть еще на какое-то время? Думаю, да.

— И я так думаю, — сказала Эмили. — Если повезет, им все это надоест, и суеверия умрут естественной смертью.

— Может, так и будет, — согласился он, надеясь, что его голос звучит убедительно. — Эта мысль успокаивает. Что ж, мне надо возвращаться на эту чертову вересковую пустошь.

III

Его бы не слишком успокоил вид дамы, о которой они только что говорили, если бы он увидел ее сейчас. Нина Гэйторн вошла в свою крошечную квартирку в Вестминстере и приступила к чему-то вроде очищающего ритуала. Даже не сняв перчаток, она порылась в сумочке, из которой извлекла распятие и поцеловала его; на стол она положила зубок чеснока и молитвенник. Открыв книгу, она надела очки, перекрестилась и прочла вслух 91-й псалом.