Книга Аптекарский огород попаданки, страница 142 – Ри Даль

Я затаила дыхание. Сердце стучало так громко, что я боялась, он услышит.

— Как его звали? — спросила я, голос мой был едва слышен. — Того парня… как его звали?

Алексей посмотрел на меня. Он снова замялся, и я почувствовала, как отчаяние подступает к горлу. Воронцов сглотнул, словно собираясь с духом, и наконец выдохнул:

— Николай. Николай Демидов.

Мир вокруг меня замер.

Шум госпиталя, стоны раненых, скрип телег за стенами палатки — всё исчезло, растворилось в этом имени, которое ударило меня, как молния.

Николай Демидов… Мой… брат. Мой Николаша?..

Тот, кого я оплакивала, кого считала погибшим на войне. Тот, чья смерть разбила сердце нашей семьи, заставила отца седеть, а меня — искать смысл в науке, в помощи другим.

Но как?.. Как это возможно?..

— Нет, — прошептала я, качая головой. — Нет, это… это не может быть он. Вы… наверное, ошибаетесь.

Я смотрела на Алексея, ища в его лице хоть намёк на то, что он пошутил, ошибся, что это просто совпадение. Но его глаза были серьёзны, и в них не было ни тени насмешки.

— Сестрица, — сказал он тихо. — Я всё верно говорю. Звали его так. Николай Демидов. Из Рязанской губернии, говорил. Молодой, светловолосый, глаза голубые, как небо. Всегда с улыбкой, даже когда тяжело было. И рисовал он… как ангел какой-то.

Я закрыла глаза, чувствуя, как слёзы жгут веки.

Это был он. Это был мой Николаша.

Светлые волосы, которые он вечно теребил, голубые глаза, что сияли, когда он рассказывал о своих мечтах, улыбка, от которой становилось теплее даже в самый холодный день. Я видела его так ясно, будто он стоял передо мной: мальчишка, который лазил со мной по деревьям, который прятал мои книги, чтобы подразнить, который ушёл на войну и не вернулся.

Но что всё это значит? Как он мог быть причастен ко всему этому?..

— Вы уверены? — спросила я, открывая глаза и глядя на Алексея так, словно он держал в руках ключ к моей судьбе. — Расскажите о нём. Всё, что помните. Как он выглядел, что говорил, что делал. Прошу вас.

Алексей кивнул, хотя в его взгляде всё ещё читалась неуверенность. Он откинулся на подушку, словно собираясь с мыслями, и начал говорить, медленно, подбирая слова.

— Ну, как я сказал, молодой он был. Лет восемнадцати, может. Стройный, но крепкий. Лицо… открытое такое, доброе. Все его любили. Он, бывало, истории рассказывал — про свою семью, про сестру, которую очень любил. Говорил, что она умная, что хочет врачом стать, а он ей гордится. Я тогда ещё подумал: повезло девчонке с таким братом…

Я прижала руку к груди, чувствуя, как сердце сжимается.

Николаша… Он говорил обо мне. Он гордился мной. Даже там, на войне, среди песков и крови, он помнил меня. Слёзы всё-таки прорвались, и я быстро вытерла их рукавом, надеясь, что Алексей не заметит.

— А ещё, — продолжал он, — он любил всякие затеи. То стихи сочинит, то песню споёт. А рисовал… я ж говорю, талант. Помню, как он этот герб нарисовал. Сидели мы вечером, после боя. Усталые все, злые. А он достал бумагу, карандаш и давай чертить. Сказал, что стрела, мол, это символ решительности, а сабля — храбрости. Я ещё посмеялся: «Ты, брат, прям геральдику сочиняешь». А он только улыбнулся. Сказал, вот, мол, сестрице покажу, ей понравится…

Я задохнулась.

Герб… для меня? Николаша нарисовал его для меня? Но как тогда он оказался на письмах В.Б.? Как эти письма дошли до меня?