Книга Аптекарский огород попаданки, страница 91 – Ри Даль

Простит ли он нас?.. И ладно меня, простит ли Груню?..

У них только-только случился первый неловкий шажок сближения, только-только стали открываться чувства…

Не о себе мне надо было думать, точнее — не только о себе, но в первую очередь — о девушке, что за меня готова была стоять стеной. Груню не пострашила перспектива остаться без денег и жилья. Она за нас двоих рвалась зарабатывать, лишь бы я только не маралась. В её самоотверженности и преданности я нисколько не сомневалась.

Но как же мне было пойти на ещё более отчаянный шаг?..

Ставрогин обещал не тронуть Груню, если я приду и дам согласие на брак. Проблема в том, что в текущем положении брак с ним для меня — что добровольная каторга, откуда высвободиться уже не выйдет. Никогда.

Что же мне оставалось?..

Единственным человеком, кто уже знал о моём щекотливом положении, и то — дай бог, половину, меньшую половину, был Василий Степанович. Этот жёсткий непробиваемый и грубый человек, с которым у нас так и не наладились доброприятельские отношения.

Да, мы ходили с ним в театр и в каком-то смысле неплохо провели время. Да, сегодня утром он прислал мне в подарок коробку дорогущих конфет. Но на этом всё. Ничего боле меж нами не случилось и случиться не могло. Полагаю, Ставрогин-старший как относился ко мне с долей пренебрежения, подозрения и скепсиса, так и продолжал относиться.

Что ему до моих проблем? Он ведь и на работу не желал меня брать. Взял со скрипом, потому что наверняка мог найти более квалифицированных кадров. Нет, особо не упрекал ни в чём и не придирался лишний раз, но и на похвалы не щедрился. А его взгляд всякий раз давал понять, что одна моя ошибка, оплошность, неправильное действие — и жалости ждать от него не стоит. Его самого жизнь не пощадила. Для чего ему бы снова захотелось ввязываться в мои тревоги? Он даже на простую просьбу о ходатайстве за меня в Крестовоздвиженскую Общину сестёр милосердия отреагировал так, что стало ясно — дополнительные трудности с моей персоной ему не нужны.

А ведь ему же ничего не стоило один раз вежливо попросить за меня у руководства общины. Он катался в Петербург регулярно и всякий раз навещал сестёр. Одно его слово стоило для него не дороже кренделька у уличного торговца, а для меня — имело бы громадный вес. Однако Василий решил, как решил… Он не доверял мне и не давал спуску — вот и весь расклад.

Я не могла обратиться к нему с новой заботой. Только время бы потеряла, а вдобавок унизилась бы дальше некуда.

Оставался всего один выход. Один. Самый нежеланный, жестокий, ужасный, но единственный.

Убедившись, что Вениамин уже покинул свой кабинет и не бродит где-нибудь поблизости, я направилась в оранжерею, а оттуда — в маленькую хозяйственную пристройку, где хранился весь инвентарь и садовые принадлежности. Вскоре мне удалось найти то, что я искала — маленький складной нож, который мы использовали для среза особо нежных и тонких стеблей. Впервые этот инструмент, такой невинный и безобидный на вид, показался мне пострашнее, чем топор в руках Родиона Раскольникова.

Потому что одно дело — читать на страницах книг о недобрых намерениях выдуманных героев, и совсем другое — писать собственную историю кровавыми чернилами.

Впрочем, действия мои были решительными, но почти безотчётными. Я вроде бы осознавала, что именно замыслила, но до конца не была уверена, что смогу довести дело до того финала, какого требовали обстоятельства. Внутренне душа моя противилась таким поступкам, но холодный ум твердил — на жестокость нужно отвечать только жестокостью. Иначе всем несдобровать…