Книга Дочь мольфара, страница 89 – Ри Даль

Юстына дала им немного времени попрощаться, но даже тогда, когда она спросила, готовы ли они к прощанию, Янко и Агнешка так и не сказали друг другу: «Прощай». Ведь они не прощались, а лишь расставались на время. На долгое-долгое время.

Обратный путь часто кажется немного короче. Вроде бы уже всё знакомо, понятно, хожено. Но если в одну сторону отправляешься с надеждой, а в обратную — с пустотой на сердце, то уже не столь важно, насколько известен маршрут. Пустота пожирает всякий смысл. И подчас вместо смысла приходится опираться на долг. Кто знает, правильно это или нет. Иначе-то всё равно не выходит.

Янко думал о своём долге и обещании, данном Агнешке, думал о том, что жизнь его отныне как это снежное поле — совершенно чистое и пустое. Ни людей, ни построек впереди. Гуляют сквозняки, но даже зверь не пробежит, и птицы все давно улетели. Девственно-чистый умытый слезами мир.

Может, это возвращение было бы в тягость, реши Янко действовать как-то наперёд. Но он не стал городить планов, не стал тешить богов своими чаяниями. Ибо чем больше надежд, тем громче хохочет судьба, когда все эти надежды рассыпаются прахом.

К середине дня Янко добрался до обугленного остова дома — того, где раньше жил добрый мольфар и его приёмная дочь. Раньше Янко нечасто тут бывал, но теперь вознамерился поселиться. А почему нет?.. Место тихое и всем известное, и памятное к тому же.

Он обыскал всё кругом, ища хоть что-нибудь, что не успел облюбовать огонь. Нашёл немногое: кое-что из инструментов, грубо выструганное корыто, глиняную посуду, полотенце, вышитое простым синим крестом. Янко провёл пальцами по ниткам и подумал, что это наверняка вышивала Агнешка. Он бережно сложил полотенце и спрятал у сердца — туда же, где хранил деревянный гребень. Такое вот нехитрое наследство.

А затем потихоньку начал разбирать завалы да обдумывать, как заново выстроить тут дом, с чего начать и чем продолжить. Работы, само собой, предстояло немерено. Но трудности Янко не беспокоили. Он всего лишь делал одно за другим, и так продвигалось понемногу общее большое дело.

Через пару дней кто-то из боровчан прознал о том, что мольфар вернулся на прежнее место. Новый мольфар, молодой. И потянулись к былому месту паломники, сначала лишь ради любопытства, но затем стали приходить с помощью.

Селяне приносили Янко еду и кое-какие материалы для стройки. Кто-то делился знаниями, а кто-то помогал собственными руками. Никто не спрашивал, как так вышло, что был один мольфар, а теперь другой. Многое понималось и принималось само собой. И также никто не спросил, почему Янко выбрал такую жизнь, потому что он её не выбирал. Он выбрал лишь возвратиться к тем же людям, с которыми жил всегда.

Приходил к мольфару и голова Шандор. Приходил он повиниться, попросить прощения у сына. И сын простил. Конечно, простил. Янко заведомо простил всех, потому что не мог иначе.

Мало-помалу возводился мольфаров дом, мало-помалу старое место скорби обретало черты нового места-пристанища. К первому зимцу с этой стройкой было покончено, зато настала очередь отстраивать церковь, которую было решено перенести ближе к деревне.

А с приходом капелей в Боровицу пожаловал церковный служитель. Простой дьякон по имени Юхим — молодой, тихий, добросердечный, внимательный к пастве и терпимый к мольфару. О том, что случилось в прошлом году в селе, он, конечно же, знал и не старался как-либо очернить павших жителей. Даже отца Тодора не клеймил.