Книга Ненаписанное письмо, страница 102 – Игорь Толич

Уезжая, я верил, что разлука освободит меня от боли. Но не проходило дня, чтобы я не думал о тебе, Марта. Начиная писать это странное, сбивчивое, непростительно честное письмо, я надеялся, что постепенно успокоюсь, выведу тебя за пределы своего сознания. Но, чем больше писал, чем больше вспоминал, чем яростнее пытался отыскать ответы, тем прочнее ты прорастала во мне. Ты затихала порой на несколько часов, пока я обнимал Сашу, пока накуривался травой и засыпал, не видя снов. Но тоска по тебе ударяла с новой силой, стоило лишь отвернуть взгляд, остановиться, увидеть даже просто единственную букву из твоего имени.

Марта, я не скучал по отцу, по Башо, по сырым и неприветливым улицам нашего городка. Я не скучал по потокам машин и одетых по самые уши людей, по натирающим ноги ботинкам, билетам на трамвай, по кофейне Фила и по самому Филу. Я не скучал по голым деревьям, первому снегу, по угрюмому консьержу, несладкой картошке, звону церквей и висящим повсюду часам. Я скучал лишь по тебе, Марта. Ты могла перекрасить волосы, располнеть или похудеть, купить другую одежду, наконец-то сдать на права, найти другую работу, переехать в другой город, в другую квартиру — все это не имело значения. Я собирался найти тебя. Найти и поговорить.

— Зачем? — задал мне первый вопрос Себастьян.

Он смотрел на меня как на воскресшего покойника. Я ведь и был для него покойником.

— Зачем ты ее ищешь?

Я не ответил ему.

Мы сидели в кафе. Чак остался в съемных апартаментах. Мне пришлось купить новую одежду, потому что старая висела на мне как на садовом пугале. Свежая рубашка, брюки, пиджак — все было теперь новым и по размеру, но казалось неуютным, слишком тесным, слишком закрытым, слишком цивилизованным. Я выбрился, подстригся, облился одеколоном и сидел непривычно прямо, глядя на Башо, который набрал еще пяток килограмм и вряд ли помнит, когда в последний раз от души высыпался.

— Господи, Джей…

— Я знаю.

— Пять месяцев…

— Я знаю.

— Пять гребаных месяцев! — воскликнул Башо, не переставая курить.

Я совсем отвык от того, что он курит. Отвык видеть его страдальческую гримасу. И все же я смотрел на него с теплотой.

— Себастьян, пожалуйста, помоги мне ее разыскать.

— А нечего ее искать, — произнес Башо, затягиваясь. — Она все там же. Хочешь, пойду с тобой?

— Ты ее видел?

Он скорбно покачал головой.

— Я думал, узнать, как она. Позвонил один раз. Еще в июле, когда ты только исчез. Она отвечала неохотно, ничего прямо не сказала. И я больше не звонил. Да и зачем? Все решили, что ты умер. Она, наверное, тоже. Я чуть в штаны не наложил, когда услышал тебя. Джей, мать твою, ну ты и сволочь!

— Мне нужно было время.

— Хочешь по-дружески совет?

— Не хочу.

Башо то ли разозлился, то ли расстроился. Редкий пушок на его темечке нервно подрагивал. Башо курил одну за одной. А я молча ждал, что он еще скажет. Он никогда не был из тех, кто умеет смолчать.

И в этот раз Башо не удивил:

— Нет, Джей, я дам тебе, мать его, совет. А ты хочешь следуй ему, хочешь — не следуй. Дело твое. Не ходи к ней. Не появляйся. Забудь ее. Если надо, я в конторе замолвлю за тебя словечко, устроишься как-нибудь. Только не ходи к ней, я тебя прошу.

— Почему? — я отпил кофе, глядя в его бесцветно-серые замыленные глаза навыкате.

Башо затряс двойным подбородком, почти приходя в бешенство.