Книга Ненаписанное письмо, страница 113 – Игорь Толич

— Ты уже придумала имя?

— Нет.

— А кто будет? Мальчик? Девочка?

Почему-то мой вопрос вызвал у тебя какую-то пыльную улыбку.

— Кто угодно, лишь бы не девочка, — пошутила ты.

— Значит, сын?

Ты кивнула.

— Я подумал, что ты теперь живешь с мамой.

— Она часто приезжает. Хочет насовсем переехать. Но я пока справляюсь сама. Пособия хватает на квартиру и самое необходимое. Да и мама немного помогает. Я ей очень благодарна.

— Она рада?

— Рада? — с какой-то издевкой переспросила ты. — Она никогда не рада. Мне все казалось раньше, что в определенный момент мы начнем понимать друг друга лучше. В конце концов, она сама была когда-то на моем месте. Но в основном я слышу все те же упреки. Милосердие — вообще не ее конек. Это при том, что она яростная католичка. Не понимаю, как это возможно? Короче, мама неисправима.

И ты засмеялась, так грустно и некстати, что даже Чак проснулся.

Он подошел к тебе и положил свою длинную морду на твои колени. Ты отвлеклась, чтобы побаловать его лаской, а Чак без притворства и лишнего кокетства тут же растопырил уши и выпустил язык.

— Ты его привез из той страны, где жил?

— Да.

— Как же вы добрались?

— Сначала на двух самолетах, — объяснял я. — Нас кое-как пропустили на втором рейсе вместе в салон. За что огромное спасибо понимающим работникам. Но на третьем перелете Чака опять хотели запихнуть в багаж, а он был явно не в духе. Пришлось ехать на попутном автомобиле, потому что в поезд и в автобус его не пускали, как я ни уговаривал. Но мы все преодолели. Это главное.

— Пес-путешественник, — искренне похвалила ты Чака, а он знай себе растянул пасть в некое подобие собачьей улыбки и пускал слюни во все стороны. — Хороший, хороший мальчик… Чакки… Малыш… Хороший…

Тут ты посмотрела на меня, и глаза у тебя заблестели от радости.

— Что?.. — растеряно спросил я.

— Как ты решился? Ты же не хотел заводить собаку.

Я пожал плечами.

— Не знаю. Так сложились обстоятельства.

— Ужасно, когда все решают обстоятельства.

— Согласен. Ужасно. И, наверное, я мог бы его оставить там, у друзей. Но не захотел.

— Почему?

Я снова как-то нелепо дернулся.

— Я подумал… Подумал, что не должен его оставлять. И еще я подумал, что… ты наверняка обрадуешься.

Ты выпустила Чакки из своих ладоней и стала вмиг серьезна.

Чак твоего жеста не понял и настойчиво потребовал вернуться к его поглаживаниям, но ты не пошевелилась, и он ушел ни с чем. Снова залез под мой табурет, положил голову на вытянутые лапы и задремал.

— Ты так похудел… — прошептала ты.

А я напугался твоих интонаций, боясь, что следом за ними у тебя потекут слезы — так удрученно это было произнесено.

Но ты рассматривала меня с необыкновенной нежностью, которая в точности подходила твоему новому образу, утратившему точеность линий.

Волосы распушились перистыми облаками, окружившими чуть сгорбленную шею. Шаль задымляла руки и плечи серым полотном. Веки и уголки губ хранили в себе тепло, а каждый твой жест происходил плавно, без малейших рывков.

— И загорел…

Я обратил внимание на предельную белизну твоей кожи. Как давно я не видел ее молочной простоты… Как давно она покинула меня, став бледным призраком, являвшимся мне в тревожных, удушливых снах.

— Загар быстро сойдет, — сказал я. — И на холоде гораздо больше хочется есть. Я вернусь к прежнему облику быстрее, чем ты думаешь.