Книга Ненаписанное письмо, страница 20 – Игорь Толич

— Марта, ты что, лесбиянка?

— Опять ты отвечаешь вопросом на вопрос! — ты встала во весь рост, возмущённая, раздетая и отважная. — Я пытаюсь понять, в чём здесь разница. И ведь она есть!

— Есть, — подтвердил я. — Не могу тебя представить с женщиной.

— Почему?

— Потому что ни одна из них тебя недостойна.

— Ах, ты гадёныш! — весело вскричала ты, падая в мои объятья. — Ведь врёт и не краснеет!

А я не врал.

Шутил, подтрунивал, резвился вместе с тобой и твоей дотошной страстью к экспериментам. Но не врал. И, быть может, сейчас, самым краешком какого-то неопознанного чувства я хотел бы признать, что в своих поисках ты убедила меня в том, что мужчина и женщина различны, но только в социуме, где исполняют определенные роли и выдумывают схемы поведения. Окажись мы на необитаемом острове, эта разница здорово бы поистерлась. Но все-таки, как ни крути, оставалась бы.

И ты стремилась понять, в чём она.

Кажется, сейчас я был близок к разгадке, как никогда.

— Джей, ты страшный зануда, — выпалил Крис, окончательно сдаваясь.

— Это не занудство, парень. Это — физиология.

— Хорошо, — гордо собрался он. — А ты всякий раз отличишь парня от девушки?

— Конечно, — с уверенностью сказал я.

— Ну, посмотрим…

Позади протяжно подвывало море. Я ждал свой чай, Крис тянул сигарету.

В его глазах не было тепла, как и в бушующей волне, но вместе с ними я обретал душевный покой. Если нас с тобой, Марта, когда-то сближали нагие откровения, то с Крисом у нас возникла противоположная близость, основанная на тотальной разнице между нами. Но все, что я знал о жизни наверняка, так это то, что люди боятся почти любой близости, кроме профессиональной. А иные так и вовсе рассматривают всякую близость как ступени карьеры.

Башо однажды рассказал, что переспал с секретаршей на вечеринке, и теперь его факсы отправляются первее остальных. Он вовсе не был подлецом или настоящим циником. Он был обычным работягой, от которого ушла жена с двумя детьми. Ушла, как раз потому что Башо был обычным — так я рассуждал. Он не умел разговаривать с женщинами о чувствах, не умел разговаривать с мужчинами о футболе. Он умел разговаривать о работе, мы и сдружились-то с ним только благодаря работе. Башо не был глуп. Он всего лишь боялся близости, раненный одиночеством и отсутствием интересов вне работы.

Уезжая от тебя, дорогая Марта, я более всего спасался от того, чтобы стать таким же Башо. Замкнутое рабочее отупение, в которое я погрузился поначалу, не приносило реального облегчения. Я начал гнить изнутри, начал заливать себя спиртами и выстраивать прочный эмоциональный кокон: «я никому не скажу, как мне больно, я никому не пожалуюсь, я буду просто выполнять свою работу». И тут понял, что вслед за этим обратного пути уже не будет.

Недельную щетину можно сбрить, можно отстирать рвоту от рубашки. Но возродить в себе способность к чувствованию — едва ли. Я стану обычным, очень спокойным и очень одиноким Башо, который после третьего стакана пускает скупую слезу, а после четвёртого пускается в пляс. Но на утро не помнит или же стыдиться и того, и другого. Бреется, скоблит краем ножичка испачканный галстук и идёт на работу к таким же обычным, спокойным и одиноким людям. К людям, которые боятся близости.

Крис был совсем иного поколения, другой породы. Страх к чему бы то ни было у него врождённо отсутствовал. Он приехал относительно недавно и уже успел загореть как чёрт. Может, он, конечно, загорелый прибыл — я этого не знаю. Я только знаю про себя, что сам не так давно потемнел. Или же просто настолько был инертен к своей внешности, что не замечал прежде?