Книга Ненаписанное письмо, страница 58 – Игорь Толич

Ты стояла с потерянным лицом несколько минут. Казалось, ты не понимала, что произошло. Все случилось в считанные мгновения, но я уже не мешал.

— Дай мне денег! — потребовала ты.

— Нет. Идем.

На этот раз без вопросов я грубо сжал твое запястье и поволок прочь.

— Мне больно! Пусти! Что ты делаешь?! Ты что не понимаешь, что там все мои деньги! У меня больше нет! Я вернусь и все заберу обратно! Я все верну!!! Отпусти немедленно и дай мне денег!!!

Ты орала на всю улицу, пока я тащил тебя к набережной. Ты царапала меня, ударяла в спину, визжала будто тебя насилуют. К счастью, ни одного полицейского нам не попалось. Иначе бы меня арестовали без долгих выяснений, потому что твое зареванное, истошно дерущее глотку лицо было красноречивей любых показаний.

Ты еще долго рыдала. Эти триста евро были последним, что осталось от твоих личных накоплений, которые ты держала на «черный день». Ты их и тратить-то не собиралась. Взяла на случай форс-мажора, если у меня вдруг не хватит. Мы были в Париже меньше часа с момента, как вышли из метро, а форс-мажор уже наступил.

— Почему ты не остановил меня?! Почему?!

— Я пытался.

— Ты что, не видел, что это — ловушка?! Как ты мог такое допустить?!

— Марта, успокойся, пожалуйста!..

— Что ты наделал?! Это же все мои деньги!!! Все!!! Мои!!! Деньги!!!

— Я знаю…

— Ненавижу тебя!!! Ты специально это сделал!!!

— Да, Марта. Специально. Ты хотела ошибиться. Ты ошиблась. Теперь давай подумаем, что нам с этим делать дальше.

Я солгу, если скажу, что легко пережил этот эпизод. Я солгу, если скажу, что он нисколько не омрачил наших следующих дней в Париже. Но я не солгу, если скажу, что и тогда пытался спасти нас, Марта. Пытался изо всех сил. Даже корил себя. За эту поездку. За то, что пустил на самотек твое азартное рвение. Да, я хотел, чтобы ты обожглась. Хотел, чтобы ты сама увидела, что не всякое распутство безобидно. Одно дело дразнить прохожих нашими интимными ужимками, и совсем другое — выбрасывать деньги, когда мы оба в них нуждаемся. Но я так до конца не понял, расценила ли ты мои действия именно так или как-то иначе.

Возможно, ты поняла мое отступление как слабость. Неужели ты видела его таковым, Марта? Ты решила, что я безразличен к тебе? Бросил в ответственный момент? Оставил одну? Убрался подальше, когда почувствовал «жареное»?

Нет, моя милая, дорогая Марта. И в самые печальные наши минуты, на балконе у Жана, где я злобно курил французские дрянные сигареты, над стиральной машинкой, куда ты засунула свою розовую кофточку и мою белую рубашку, включила стирку и вытащила обратно розовой и кофточку, и рубашку, я любил тебя. Любил до той степени, что буквально не мог без тебя дышать. Ты стала моими легкими, сердцем, печенью, моими трясущимися от дистонии руками, моей энигмой без пола и возраста. Даже ненавидя, я любил.

Но не мог больше прикоснуться к тебе.

Запивая едкую горечь табака красным полусухим, я боролся с отвращением и деспотией, которые настигали меня враз, когда я видел твое несчастье.

Я принял тогда всего одно решение: я найду еще способы заработать денег. Чтобы ты не чувствовала окружающей нас бедности, не горевала над выброшенными тремя сотнями евро.

Но я еще не знал, что, даже влюбляясь в богатея, женщину влекут отнюдь не его сбережения как таковые, а та уверенность, какую они дают мужчине. Уверенность во всем. В своей власти, в завтрашнем дне, в востребованности у женщин, в возможности поправить здоровье, в потенциальной способности обеспечить будущих отпрысков.