Книга Ненаписанное письмо, страница 60 – Игорь Толич

Монах показывал на фрески, покрывавшие стены, рассказывал о двенадцати подвигах Будды. Рассказывал подробно, обстоятельно, не торопясь, и, кажется, вполне рассчитывал на наш посильный вклад в строительство святыни.

Так же он поведал о себе, что родом из Камбоджи, и лет ему всего-то двадцать два. Саша в ответ рассказала, что ее родной дядя учил камбоджийских детей в восьмидесятые годы, сразу после гражданской войны. Монах так обрадовался, что потащил нас двоих к алтарю, усадил на колени на пол и стал читать мантры. Читал долго и заунывно, а после достал связку тонких бамбуковых палочек, окунул в чашу с водой и окропил наши головы. В конце несколько раз ударил ими по темечку и отпустил с миром. На прощание я дал ему немного денег, и мы ушли.

Саша ступала по гравийной дорожке будто неземная. Она была расслаблена, и на губах ее чуть играла улыбка. Я никогда не видел ее такой и поглядывал осторожно.

— Что же мы теперь, повенчаны? — спросила она погодя.

— Нет, — улыбнулся я, — это всего лишь обряд благословения. На удачу и здоровье. Не переживай.

— А я не переживаю.

— Твой дядя правда преподавал в Камбодже?

— Да.

— Он был учителем?

— Он был доцентом в университете, кандидат медицинских наук.

— Вот как? — честно говоря, я был изумлен. — Это очень почетно. Семья наверняка гордилась им.

Саша повернулась с серьезным лицом, прежняя нега с ее лица бесследно исчезла.

— Не слишком, — ответила она. — Он был чудак, которого никто не понимал. А за ту поездку ругали еще долго. Оставил жену, ребенка и уперся в такую даль обучать чужих детей. Это, по-твоему, подвиг?

— Я не знаю, от чего он спасался.

Саша сплюнула со злостью и достала сигарету.

— Зато я знаю, — выпалила она. — От скуки.

— Это был твой отец?

Она снова посмотрела на меня ненавидящим взглядом, но ничего не ответила по существу вопроса.

Только резко сменила тему:

— Поехали домой. Потрахаемся, раз уж мы такие теперь благословлённые и очищенные, надо хоть немного замарать.

Всегда существует некая тоненькая грань между отсутствием интереса к проблемам другого человека и боязнью сделать больно тому, кто на самом деле тебе небезразличен.

Когда я молчал о своих проблемах, я действительно предпочитал, чтобы в них не копались, не хватались за острые края осколков, торчащих в сердце, с целью выдернуть их и осмотреть рану под микроскопом. Наверное, я предчувствовал, что в этом случае скорее умру от кровопотери, чем получу квалифицированную помощь. Оттого редко предоставлял под прицел беседы свои ранения — так безопаснее.

Ты, Марта, часто пользовалась тем же приемом, но после могла взорваться обвинениями, что всем наплевать на тебя — твоим коллегам, твоим подругам, твоей матери, мне, в конце концов. Что думали на сей счет все остальные, я не знаю. Но мне лично никогда не было все равно — это я могу сказать с уверенностью.

Мне не было все равно и до того, что чувствовала Саша в день, когда в наших ушах еще звучали буддистские мантры, а мы уже подъезжали к моему дому, чтобы пасть во грех прелюбодеяния. Однако я могу поспорить на что угодно: стань я тогда давить на нее и требовать ответов, мы бы поссорились окончательно, а мне не хотелось разбивать вдрызг нашу зыбкую островную идиллию, где за нерассказанным таилось множество черных дыр из прошлого, но в настоящем жили мы — пусть недоговоренные, зато неподдельные.