Книга Ненаписанное письмо, страница 77 – Игорь Толич

Собственно, ничего плохого ни я ей, ни она мне не сделали. Но я для нее был и остался «сукиным сыном», а она была и осталась для меня твоей матерью, Марта, с которой я предпочитал по возможности не общаться и никак не называть.

И если твои детские воспоминания болели неизлечимыми травмами и почти стыдом за то, что ты посмела родиться, то из уст твоей матери я слушал исключительно о великом женском подвиге и невосполнимой жертве материнства.

— Мужчинам этого не понять, — говорила она мне с лукавой улыбкой, когда ты однажды вышла из кухни ответить на звонок. — По сути, любить и страдать, как Иисус, может только женщина. Потому что любовь — это страдание.

— Иисус был мужчиной, — заметил я и удивился, как она не отвесила мне подзатыльник.

Только посмотрела вопиюще надменно и снова улыбнулась.

Если б мог, я бы запретил улыбаться подобным образом на законодательном уровне. В сравнении с такой улыбкой и подзатыльник выглядел бы милым. Но нужно было изображать так называемое приличие, потому я не стал пускаться в дискуссии о том, что меня, вообще-то, вырастил отец, и что ты, Марта, не должна нести на себе ответственность за решения, которые принимали другие взрослые люди, пока тебя и на свете-то не было.

Мне не хотелось сбивать спесь с этой довольно черствой, своенравной, но все же родной тебе женщины. Она твоя мама, и мое почтение к ней, хоть и своеобразно, но решительно. Ты только не подумай, моя дорогая Марта, что я умаляю ее достижения и жертвенность. Но, возвращаясь к своей семье, я никогда не слышал от отца упреков за обязанности по уходу за мной. И оттого я не стал его меньше ценить и любить. Впрочем, и близостью похвастать тоже не могу. Однако связующие нас отношения, пусть прохладные, лишенные личных деталей, мне нравились намного больше.

Более того, я все прочнее понимаю ход его мыслей, словно бы дорастая до определенного возраста, во мне начинает говорить его генетика, которая утверждала: если уж так сложилось — выкручивайся, но постарайся сделать так, чтобы всегда складывалось, как ты того хочешь. Смерть мамы, конечно, не входила в его планы, но он выкрутился, а дальнейшую жизнь выстроил так, чтобы не создавать эпизодов для новой боли.

Так кто же он в этом случае? Великий стратег или трус?

Для меня отец — определенно герой. Герой тихий и невзрачный, брезгующий своими орденами. Он до сих пор немногословен и скуп на эмоции.

Когда мы с Чаком приехали в город за покупками, а заодно позвонить отцу из желтого таксофона, мне показалось, что мой пес более разговорчив нежели папа.

— Возвращаться не планируешь?

— Не думаю пока.

— Что ж, тогда передам привет тете Розе.

— Да, передавай, конечно.

Кто такая тетя Роза и для чего ей от меня приветы, я понятия не имел. Должно быть, она одна из тех все про всех сведущих родственниц, о которых никто точно не знает, к какой ветви родословной отнести, и которые в свою очередь помнят наизусть дни рождения всего семейства и всех соседей, живущих в радиусе от дома до супермакета и парка.

Как бы то ни было, на этом разговор иссяк.

Я воткнул подмышку Чакки и вернулся к байку. Он уже приспособился кататься в корзине и делал это с удовольствием. Мне оставалось немного помочь Чаку опереться на руль, и дальше он сам запрыгивал и располагался внутри сетки.