Книга Гарпун дьявола, страница 133 – Тони Бранто

Голос деда звучал мягко, устало, но спокойно.

– Прости меня за всё, малыш! Но я не могу жить без Джозефа, без Кампиона, без всех, кого любил и ненавидел. Мне не хватает прежней жизни, а новую уже не из чего построить. Да и времени уже нет, стар стал. Прости меня.

Долгий внимательный взгляд остановился на моём лице. Я смотрел в одну точку и не знал, что говорить. Адам понял всё давно. Мне ничего не сказал. Хорош друг! Конечно, он хотел как лучше, но тем самым ранил меня куда больнее.

Я не проронил ни звука, пока мы добирались домой. Когда приехали, дед заглушил мотор. Затем передал запечатанный конверт, чтобы я отдал его инспектору.

Ничего передавать я не собирался. В этом конверте признание, что мой дед убил человека. Мой дед, которого я любил больше всех! Я, может, и сам бы убил того человека, если бы он поступил с моим сыном так, как Кампион с Джозефом. И теперь я должен отправить своего деда на виселицу. Как это мило с его стороны – дать мне такое поручение!

Но отказать деду я не мог и после длительного колебания взял конверт и вышел из машины. Разорвать? Сжечь? Съесть? Уйма вариантов, как поступить с этим конвертом, чтобы не дать хода признанию деда. Но тогда на виселице будет болтаться безвинный дурак Стэнли. Сумею я себе это простить? И простит ли мне дед?

Пока я думал, дед вышел из машины. Сказал, что пойдёт и заберёт старые вещи из маяка. Сказал, что любит меня. Сказал, что всегда будет меня оберегать.

– Руль по ветру, малыш! – скомандовал дед, но я надулся и не смотрел на него, рассчитывая, придя домой, высказать ему всё, что крутится в моей скудоумной башке, не находя выхода.

Краем глаза я видел, как он побрёл в сторону маяка. Я сунул конверт в карман, зашёл в магазин. Никого. Нужно ли говорить ещё раз о том, как я в эти минуты ненавидел Адама? Я ненавидел своего друга за то, что он силой своего злосчастного ума открыл тайну этой истории. Я поклялся, что более никогда не захочу его видеть. Мне было больно и стыдно. Когда вошёл Адам, я почувствовал, что осиротел, разом потеряв и деда, и друга.

Мой отец говорил мне снова и снова: «Тебе никогда не стать хорошим лётчиком. Ты не можешь сосредоточиться на том, что происходит перед твоим носом». Наверное, он был прав. Я стоял у воды и не видел деда, в шуме волн не слышал выстрела и не учуял пороха за щекочущим нос запахом цитруса. Я не видел реальности, а видел только то, что представлялось сознанию. В нём мой дед никоим образом не мог никого убить.

Моё детство безвозвратно кончилось благодаря моему другу. Он оборвал последние нити, соединявшие меня с прошлым, а надолго ли сам оставался рядом, я не знал. Возможно, так он мстил мне за мои слова. Мы были детьми, когда я сказал, что его родителей расстреляли. Я виню себя за те слова. Все восемь лет. Он был максимально уязвим в тот момент. Я прожёг его детскую душу, и рубец на ней никогда не сойдёт. Этот рубец – наш общий. Было ли теперь у нас общее будущее?…

Через минуту, когда боль и стыд обернулись горечью, я зарыдал. Я не хотел терять деда, но понимал, что уже потерял. Я больше никогда не видел Шона Гарфилда, он не вернулся в тот день в магазин. Не вернулся и после. Он навсегда ушёл с острова и из нашей жизни и оставил меня одного.

Теперь мне некуда было бежать от ссор с отцом, и когда кончится лето, я пойду учиться на юриста. А дед мой теперь в Геммерфесте, где ледяные сталактиты света пронзили лунное зарево.

Помню, в тот вечер небо словно прорвало. Море штормило.