Книга Корень зла среди трав, страница 59 – Татьяна Степанова

Клавдий Мамонтов смотрел на тронутое тленом лицо Ирины Мухиной, Ирэн-опа, как ее назвала приходящая домработница-узбечка. На уложенные в глазницы белые цветы борщевика, на его зонтик, засунутый ей в рот, как и в случае с Натальей Гулькиной.

– Он их помечает своим знаком – нарисованным контуром ладони – и украшает, – хрипло объявил полковник Гущин. – Получает не только сексуальное, но извращенно эстетическое удовольствие от манипуляций после удушения. Он мастурбирует, глядя на тело. А может, это для него уже повторный акт – сначала он удовлетворяется именно в ходе удушения, когда затягивает веревку на их горле. Классика, потому что…

Он хотел что-то добавить, но у него зазвонил мобильный. Руки Гущина были в резиновых перчатках, грязных после контакта с трупом. Он кивнул Клавдию Мамонтову, находившемуся рядом – достань телефон из кармана моего пиджака и включи громкую связь. Клавдий сделал, как он просил.

– Федор Матвеевич, результаты биоэкспертизы по Гулькиной готовы, – звонил эксперт-криминалист.

– Наконец-то. Почему надолго задержали? Пришлите мне заключение по электронной почте как можно скорее. Что там со спермой и ДНК?

– Нам потребовалось провести две дополнительных экспертизы, – эксперт-криминалист оправдывался. – Проблема в том, что представленный образец – никакая не сперма.

– А что же это такое? – спросил полковник Гущин недоуменно и громко.

За столиком на летней веранде панорамного ресторана на крыше Смоленского пассажа сидел молодой мужчина лет за тридцать – худой, высокий миловидный брюнет в белой футболке, потертых джинсах и кроссовках. Это был Лева Кантемиров. Макар, окажись он здесь, сразу бы узнал его. Познакомившись лично с Искрой Владимировной, Макар бы отметил, что Лева очень сильно похож на мать – темные глаза, тяжелый взгляд из-под опущенных век, родинка на щеке, как и у нее.

Днем в панорамном ресторане обычно немноголюдно, и Кантемиров ни на кого внимания не обращал. Взгляд его был устремлен в себя. С бокалом крепкого коктейля в руке он встал и подошел к краю летней веранды, огороженной высоким пластиковым щитом. Сквозь мутный пластик открывался вид на Москву – крыши, крыши, здание МИДа, особняки, небоскребы Москва-сити. Приличная высота – шестнадцатый этаж… Не четвертый, как в больнице, когда он распахнул окно и забрался на подоконник…

Сломанные при падении из окна ребра зажили. Лева Кантемиров вспомнил, как мать примчалась к нему, когда ей сообщили. И, рыдая, укоряя, упрекая его, сама чистила ему, перебинтованному, ногти на руках, выковыривая пилочкой грязь больничного газона, на который он упал, – тогда, в марте, снег под окнами корпуса уже растаял.

Лева Кантемиров глотнул свой коктейль – приторное пойло – призрак канувших в Лету времен, когда в «лонг-дринки» и в «шоты» добавляли все по рецепту.

Да какая теперь разница…

К черту, к черту…

Толчея и духота в метро, куда он спустился, чтобы… никогда уже не подняться наверх, там и остаться. Огни поезда в туннеле. Визг тормозов… Крики, вопли, гул… То, что случилось с ним в метро, он помнил лишь фрагментарно: искры под колесами поезда, лицо машиниста – белое как мел, когда тот выскочил из кабины. Помнил холод мраморного пола, на котором лежал, когда его вытащили с рельсов, – поезд затормозил в полуметре от него…