Онлайн книга «Четыре крыла»
|
ПАУЗА. Анна Дрынова отвела взор. Никогда ей не забыть той их сумасшедшей ночи… Стихи-стихи… Адонис – бог, и сам того не знает… Они с ним сидят на смятой постели в ее спальне наверху, голые и счастливые. Несмотря на первомайские холода, он… Адонис час назад совершил заплыв в их дачных прудах. В чем мать родила! А она караулила на берегу. В два часа ночи на прудах было пусто и тихо, лишь ветер шумел в соснах да маячила среди майских туч луна. Мокрый, сильный, божественно красивый, молодой, горячий, он вышел на берег, а она подлетела к нему с овчинным тулупом в руках – в него традиционно облачался ее братец Леня после бани. Но Адонис завернул в тулуп ее саму, подхватил на руки и понес в темный дом. Он взял ее прямо у входной двери на веранде, и она кричала от наслаждения на весь Шишкин Лес… В постели они любили друг друга с животной страстью, целовались, пили просекко, и она декламировала посвященные ему стихи: «Ты был рядом – покорный и сильный, потерявшихся глаз не сводя, улыбнулся, но как-то насильно, полугорько и полушутя, и сказал…» – А разве не у Ахматовой так? «Он вышел шатаясь, искривился мучительно рот…» трам-там-там? И дальше: «улыбнулся спокойно и жутко и сказал»? – поинтересовался он мимоходом, зачерпывая столовой ложкой из литровой банки черную икру. Ее Анна забрала для ночного пира из запасов брата-обжоры, поставила прямо на одеяло в постели, а просекко они вообще хлестали из горла в ту волшебную ночь обжигающего неуемного секса. Закусывали лишь икрой, подобно героям фильма «Кабаре». – Нет. Мой стих – тебе, мой прекрасный Адонис, – ответила она, потянулась к его губам, вымазанным черной икрой. – Невозможное стало возможным и далекое близким вдруг… И обжег нетерпеньем тревожным поцелуй его сладостных губ! – Правильно, Ань, воровать надо у классиков, – Адонис, даже не придав значения своим унижающим ее честь поэта словам, наклонился для очередного поцелуя, но… Она отпрянула, схватила с тарелки десертную вилку и с размаху всадила ему в накачанный грудной бицепс! Брызги крови на белых подушках. Он выдернул вилку из груди, швырнул бутылку просекко об стену. А она опомнилась, по-бабьи – деревенски взвыла, заголосила: «Прости! Прости меня!» Кинулась к нему на грудь слизывать кровь горячечными поцелуями, шепча о сумасшедшей любви к нему. Она в тот миг испугалась своего скрытого врожденного садизма, управлявшего ее натурой и диктовавшего совершать поступки, о которых ей приходилось жалеть. – И я стала жертвой доноса? Вася вам на меня настучала? – спросила она бесстрастно Клавдия. – Неудивительно. Старую собаку не выучишь новым трюкам. Если подлость – вторая натура у рваной суки. – На допросе в полиции Василиса повторит свои показания, – заметил Клавдий. А Макар вновь поразился: куда делся интеллигентный тон Дрыновой, едва речь зашла про Васю Моревну? – Ну, до ментов пока далеко, – усмехнулась Анна Дрынова. – Вы не пугайте меня полицией. Мы же воспитанные образованные люди. Не опричники-плебеи, быдло… Вам, Мамонтов, ради вашего отца-ученого, чьи книги мне чрезвычайно нравятся, и вам, Макар, ради вашего покойного батюшки – Иерусалимского Прометея с Благодатным огнем и вас самого, нашего русского Чайльд Гарольда, я отвечу максимально честно. Я бы никогда не причинила зла Игорю. Я его любила. Но он меня предал. |