Книга Сердце вне игры, страница 147 – Нира Страусс

Что ж, я тоже ее ненавижу.

– А потом, когда я пришла к тебе и спросила, что происходит, почему ты так себя со мной ведешь, ты назвал меня ребенком и посоветовал повзрослеть. Припоминаешь?

Губы его побелели, обескровились, но ему все-таки удается открыть рот и выдавить:

– Да.

– Так что случилось? Теперь я для тебя уже не ребенок? И наконец достойна твоего внимания?

– Нет, Лювия… – Он на секунду закрывает глаза, и лицо его отражает смесь вины и бессилия. – Ничто из случившегося в тот вечер не имело к тебе никакого отношения.

– Вау, ну, для того, чтобы не иметь ко мне отношения, ты повел себя как последний козел и причинил мне немало боли.

– Дело в том, что… я… я… это… – К моему изумлению, Эшер Стоун начинает заикаться и путаться в словах.

Вижу, как он борется сам с собой, пытаясь открыть или выдавить что-то изнутри, чего у него, возможно, и нет, и что-то шевелится у меня в груди. Не знаю, поражение это или сочувствие. Оказывается, что этот высокий, сильный и такой красивый парень в глубине души остается все тем же девятилетним Эшером. Это видно по тому, как он закрывается, как складывает руки на груди, оказавшись в неподконтрольной ему ситуации, по тому, как нервно подрагивают его ноги, готовые сорваться с места.

Единственное заметное отличие: несколько лет назад он бросился бы бежать, едва почуяв приближение этого разговора. Сегодня он по крайней мере пытается. Изменился ли он на самом деле или просто ему сейчас некуда бежать, не подвергая себя опасности, я не знаю.

Так что этого недостаточно.

По крайней мере недостаточно для меня: чего я только не делала, кому только не уступала в последнее время, прогибаясь под каждого, словно жевательная резинка. Как бы несправедливо это ни звучало, но этот Эшер-заика уже опоздал.

Мы и в самом деле могли бы поцеловаться, и я уверена, что мне бы понравилось. Химии между нами, как сказала Винанти, хватило бы, чтобы спалить к чертовой матери весь Йеллоустон. Но я, как и Эшер, тоже не слишком-то изменилась. По сути я все та же и не намерена целоваться с парнем, который ни черта не может разобраться в собственных чувствах.

Тихонько, почти не наполняя грудь, вздыхаю и мягко хлопаю его по руке.

– Оставь это.

Он моргает. Ошарашенный, целую секунду, не отрываясь, смотрит на мою руку, после чего опять переводит взгляд на лицо.

– Что?

– Все это было так давно, и я все это время очень обижалась, потому что мы так и не смогли об этом поговорить. Мне хватит и того, что теперь ты знаешь, как ужасно тогда поступил. Надеюсь, в универе ты не будешь оставлять девушек с завязанными глазами в шкафах.

Он молча глядит на меня с таким же недоумением, с каким я, вероятно, смотрела на мисс Сальвани, когда та демонстрировала нам фото гипотезы Ходжа.

– Кроме того, когда ты меня не игнорируешь и не смотришь как на навозного жука, ты даже мне нравишься. Давай сконцентрируемся на этом, а еще на том, чтобы устроиться поудобнее, пока нас не найдут, окей?

Дерьмовая у меня выдалась ночка, и даже не потому, что провожу я ее не где-нибудь, а в чаще леса, морозя задницу. Кажется, у меня сейчас вообще очень много общего с Вудом Стоуном, моим предком, расколовшимся на куски вследствие отвратительного вождения Лювии. По словам моего двоюродного дедушки Пете, единственное, что уцелело, – это задняя часть статуи, используемая теперь в качестве гигантского пресс-папье в мэрии. И после этого кто-то еще скажет, что у Стоунов нет чувства юмора.