Книга Невестам положено плакать, страница 15 – Александра Довгулёва

Гленна не осуждала госпожу. Так было заведено издревле и даже можно было найти плюсы в том, что роскошные подношения мало трогали сердце королевы. Куда важнее для неё были завистливые взгляды и восхищённые шепотки. Онора была из тех, кому нравилось привлекать внимание и вызывать зависть. Старые боги и новый единый Бог были к ней милостевы: к её тщеславию они добавили благородное происхождение, богатство и красоту. Те питали главный порок Оноры. Гленна подозревала, что когда та станет королевой, голод до чужого восхищения в принцессе станет неутолимым.

Когда же госпожа заговорила с ней, внезапно, о матери, первым порывом служанки было соврать. Ещё одно обстоятельство, могло бы роднить девушек: принцесса, так же как и незаконнорождённая королевская дочь, рано потеряла мать. Гленне боги отвели срок в восемь лет для материнской любви, а для Оноры — и того меньше. Шестилетняя принцесса не плакала на похоронах королевы. Лишь спрашивала всех, кто готов был слушать: почему матушка её покинула?

Может именно тогда в душе Оноры и поселился этот неприятный холод тщеславия?

— Что-то помню, — уклончиво ответила Гленна, — но со временем воспоминания становятся зыбкими.

Это была ложь. Порой, Гленне казалось, что она помнит каждый миг, проведённый с матерью, каждое прикосновение мягкой сухой ладони к её по-детски пухлой щеке, каждую улыбку и колыбельную песнь. Девушка берегла эти воспоминания как великую ценность, заворачивалась в них по вечерам, точно в пуховый платок; Гленна лелеяла свои воспоминания о матери, заменяя недостающие фрагменты новыми, выдуманными и свято верила, что всё было именно так, а не иначе. Только Оноре говорить об этом она не хотела: обсуждать с ней столь личное и ценное казалось святотатством.

— Я почти ничего не помню, — сказала Онора, — кроме того, что матушка считала меня красивой.

Гребень в руках Гленны замер на мгновение. Она расчёсывала волосы принцессы в одиночку потому, что та разогнала прочих служанок. Мало кто мог привести в порядок роскошные кудри, не причинив боли их хозяйке. Ирландские девушки, служившие принцессе на Родине, приноровились. Они знали принцессу ещё девочкой, которой положено быть терпеливой, как и должно дочери короля. У тех служанок было время научиться прежде, чем принцесса стала наказывать всякую, кто потянул прядь её волос слишком сильно. Гленна не винила Онору в том, что она не любила боль. Она и сама с трудом переносила её, неспособная сдержать слёзы даже от маленького синяка на слишком белой коже. Только теперь ей приходилось заплетать косы госпожи в одиночку, так долго, что руки начинали ныть от усталости.

— Все говорят, что я похожа на матушку, — продолжала Онора, глядя в зеркало так пристально, точно пытаясь разглядеть в его поверхности забытые материнские черты, — я почти не помню её облик, но вот руку, увенчанную перстнями с разноцветными камешкам — прекрасно. Как-то она подозвала меня ближе взмахом этой самой руки и взяла за подбородок вглядываясь в лицо.

Онора взмахнула рукой, изображая жест покойной королевы. Гленна замерла, боясь, что из-за неосторожного движения сделает принцессе больно.

— Эти перстни больно впивались в кожу, это я хорошо запомнила. Знаешь, что она мне сказала?

Гленна, конечно, промолчала.