Онлайн книга «Ваш милый думает о вас»
|
– Сокольский-то как, не очнулся? – Пока нет. – А доктор что говорит? – Ничего не говорит, все головой качает. – Эх, жаль, добрый воин был. Храбр, как сто чертей. Я сам видел его в деле: коня убили, саблю при падении выронил… и на него бросились со штыками. Он схватил руками два направленных на него острия, развел их с такой силой, что легионеры повалились в стороны, подхватил свою упавшую саблю и принялся рубиться как ни в чем не бывало, хотя из ладоней так и сочилась кровь. – Да что это мы о нем все в прошедшем времени, будто о покойнике! – Вот именно! А что может быть глупее, чем погибнуть так, как он?! От копыт коня им же спасенной девчонки! – Она ведь тоже, говорят, пока в беспамятстве. По платью судя – из благородных. – Я не разглядел: очень уж мокрая была. А спутница ее так и умчалась? – Да. След простыл. Странно, не правда ли? Зла бы мы ей не причинили. – Очевидно, она думала иначе. Может быть, панна шляхтянка решила, что ей здесь есть чего опасаться? – Шляхтянка? Ты решил, что эти девицы – польки? – И не просто польки, а… Оклик со двора: «Господа, прошу!» – прервал говоривших. За стеной завозились, послышался поспешный топот. – Черт! – ругнулся тот же голос. – Да хоть бы кого-нибудь в помощники бог послал! Я артиллерист, а не госпитальер![46] – Пошли, пошли! – добродушно усмехнулся его собеседник. – Были бы здесь госпитальеры – мы бы им в ножки кланялись. Ты лежал – за тобой ходили. Теперь ты ходишь за теми, кто лежит. Все по справедливости, как и хотели эти-то, которые на Сенатской… Ну, пошли! Хлопнула дверь. Теперь голоса и шаги непрерывно слышались со двора и из-за другой стенки, сливаясь в сплошной шум, на который Юлия постепенно перестала обращать внимание. Наконец она поняла, где находится и что это за едкий запах непрерывно раздражает ее ноздри. Пахнет карболкой – лазаретом. Ну разумеется! Она лишилась чувств, ее и перенесли сюда вместе с Зигмундом, который, конечно, лежит где-то в общей палате, в то время как она – она где? Комнатка маленькая, загромождена какими-то ведрами, баками, сосудами, рулонами домотканого холста, охапками корпии[47]. Не вставая с постели, Юлия дотянулась до горсти корпии, вывалившейся из свертка. Да это что же? Это не корпия, а опилки какие-то, столь же сухие и жесткие, как древесные. Чьи-то сильные, но неумелые пальцы искромсали льняной лоскут на кусочки, но они грубые, жесткие, будут скатываться в комки, плохо впитывать кровь. Юлия сердито села. Надо одеться и пойти сказать… она еще пока не знала, что и кому, но неимоверная жажда деятельности вдруг охватила ее. И тут же порыв прошел, стоило вспомнить, что где-то здесь, неподалеку, лежит и, может быть, умирает Зигмунд. Итак, он даже имя не сменил. Неосторожность? Бравада? Нет, скорее всего, сделано это нарочно: его наверняка многие знают еще по мирным временам, и он небось изображает, будто искренне отступился от поляков. Только вряд ли он поведал о том, что доставил из Парижа в Варшаву Валевского, чья задача была – организовать помощь Европы повстанцам (об этом обмолвилась вскользь Ванда, которая все знала про всех клиентов Цветочного театра). Он дружен с Ржевусским, который хоть и не эмиссар генерала Колыски, зато видный деятель польской эмиграции. Да мало ли тайных дел у Зигмунда, о которых Юлия и не подозревает?! Убийца, содержатель притона, растлитель – еще и предатель! |