Онлайн книга «Царствуй во мне»
|
– Спасибо, милый… побудь со мною. Пара провела оставшиеся совместные дни в блаженном целомудрии. * * * Валерий с Варей восседали, обнявшись, на жалобном диванчике – Варенька, подобравши под себя ноги. Валерий Валерьянович нараспев декламировал наизусть полюбившиеся строки. Он никогда не читал стихов о любви женщинам: воспринимал это занятие как сугубо личное, почти интимное. Варя стала единственным исключением. Ложится на рассвете легкий снег. И медленно редеют острова, И холодеет небо… Но хочу Теперь я говорить слова такие, Чтоб нежностью наполнился весь мир, И долго, долго эхом безутешным Мои стихи ложились бы… Хочу, Чтоб через тысячи глухих веков, Когда под крепким льдом уснет, быть может, Наш опустелый край, в иной стране, Иной влюбленный, тихо проходя Над розовым, огромным, теплым морем И глядя на закат, вдруг повторил Твое двусложное, простое имя, Произнося его с трудом… И сразу Бледнее неба, был бы он охвачен Мучительным и непонятным счастьем, И полной безнадежностью, и чувством Бессмертия земной любви.[36] – Лера… Расскажи о себе. – Зачем, котенок? – Я практически ничегошеньки о тебе не знаю. То есть мне с самого начала по наитию было ясно, что ты чудесный человек, настоящий. Шевцов печально улыбнулся. – Но этого же не достаточно, – продолжила она. – Солнышко, в моей жизни слишком много было невеселого, что могло бы тебя опечалить. А я не хочу. – Чем же ты думаешь опечалить меня? Ведь ты мой родной, я твою боль должна узнать, как свою. Чувствовать тебя. Валерий потерся щекой о Варин висок, поцеловал в лоб. – Девочка моя, в трудные времена мы живем. Трагические. Спираль времени, на отрезке которой мы оказались, корежит судьбы и разъедает ржавчиной все то доброе, что было меж людьми раньше, – милосердие, любовь, прощение… Я такой же. Одна ты у меня – особенная, неподвластная влиянию свихнувшейся эпохи. – Что ты, это не я… Я как раз очень слабая. Бог мне силы дает. Шевцов, размыкая руки, вдруг сказал с неожиданной ожесточенностью: – Ну и где был твой Бог, когда люди, недавние друзья-не разлей вода или близкие, любящие родственники, как помешанные, в дикой злобе принялись гвоздить и грызть друг друга? Когда жизнь ближнего перестала что-либо значить? Когда кровь полилась рекой, не щадя ни гражданских, ни женщин, ни детей? Когда русский человек, в самом себе несущий высокий идеал самопожертвования, утерял не то что Божий, но и человеческий облик? Варя испуганно смотрела на него. Шевцова прорвало: он выплескивал свою боль и накопившиеся за долгие годы воспоминания о войне, о том, как предательством обезглавили страну власть имущие, о беспросветной глупости и слабоволии командующих фронтами, об одичании и звериной ярости народных масс. Нелицеприятно повествовал о своем бытии, бессилии и ожесточении. Душа его вскипела горечью. Он говорил с напором, почти кричал. Варвара застыла от потрясения и только время от времени судорожно вздыхала. Шевцов наконец истощил свой запал. Проронил обреченно: – Осуждаешь меня? – Что ты. Еще больше люблю. * * * Варвара, кутаясь в плед, сиротливо маячила у окна. Шевцова скребнуло по сердцу. Обхватил сзади: – Малыш… не грусти. Расстроенная Варя обернулась: – Через неделю тебе на передовую. Что будет дальше? Шевцов с нежностью вглядывался в дорогое лицо. – Будем жить. |