Книга Красна Марья, страница 94 – Наталья Ратобор

Она скончалась на руках преданного Алексея, и он долго прижимал к сердцу, не опускал на подушку теплое тело жены, не в силах поверить страшному таинству смерти самого близкого и драгоценного человека. Осознав свершившееся, он застонал, пронзительно и жадно вглядываясь в померкшие глаза, и, зарыдав, склонился, безнадежно приникнув к обмякшему плечу… В эти минуты, отвернувшись к светлому проему окна, мучительно собирая остатки воли и сдерживая плач, Капитолина читала канон на исход души…

На похороны приехал потрясенный Беринг. Правда, пробыл только день — ему требовалось спешно возвращаться в Париж. На отпевании и похоронах вся округа почтила память заслужившей всеобщее уважение Марии Сергеевны, но Алексей, кажется, едва замечал окружающих. Он стал подобен пересохшему колодцу. Ходил с воспаленными от бессонницы глазами, говорил кратко и отстраненно, передвигался механически, не осознавал до конца происходящего и толком не мог ни на чем сосредоточиться.

В церкви на отпевании появилась и наглухо повязанная черным платком Дарья — стояла высокая, строгая, с бликами свечного пламени на красивом скорбном лице. При виде жалкой фигурки потерянного Сережи и зареванного личика пухленькой Любушки, цеплявшейся за юбку Капитолины, ее материнское сердце дрогнуло от глубокой жалости. Кажется, в первый раз она искренне раскаялась в давнем недоброжелательстве. На церковном дворе Дарья приблизилась к усталой, растрепанной Наталье Кляпиной, отчаянно и безуспешно укачивавшей на руках кричавшую новорожденную, и промолвила коротко:

— Дай-ко пособлю колыхать…

Наталья недоверчиво глянула на нее, но, вглядевшись в Дарьины глаза, молча передала ей младенца.

Последующие дни представляли собой сплошной кошмар. На Софью Павловну было страшно взглянуть: Машенька была младшей дочерью, самой близкой и дорогой. Несчастная женщина, пережившая любимое дитя, убивалась днем, рыдала ночью, стонала даже во сне. От неуемного горя у нее стало прихватывать сердце — и она слегла. К сожалению, ее вера была скорее данью традиции, оставаясь поверхностной, и Софья Павловна не могла найти себе в ней истинного, верного утешения.

Сергей… ему было не легче. Он был ближе всех к матери и теперь словно оцепенел: отвечал односложно, стал болезненно самоуглублен и сосредоточен; порой его побледневшее личико начинало кривиться и губки прыгали помимо воли. Рыжеватая Любаша часто горько плакала — потому что плакали кругом все — и широко размазывала слезы по лицу пухлыми кулачками. Одна только крошечная Анна невозмутимо посасывала соску, но — удивительное дело — с самых первых дней была на редкость серьезной и неулыбчивой, словно чувствуя, сколько горя было связано с ее появлением.

В эти дни Капитолина сбилась с ног: похороны, хозяйство, дети — все разом обрушилось на нее. Ей давно было нужно возвращаться в Белград, но бросить детей на заболевшую Софью Павловну и раздавленного горем Алексея не представлялось возможным. Она обратилась к отправлявшемуся в Пряшев соседу с просьбой взять на себя труд отправить телеграмму отцу Иову с мольбой о совете и молитвенной поддержке:

Ответ не заставил себя ждать. К своему крайнему изумлению, уже дня через три-четыре Капитолина с оказией получила от отца Иова такое же лаконичное послание: