Книга Бандит Ноубл Солт, страница 149 – Эми Хармон

– Вы так добры. Отчего вы так добры ко мне? Я этого не заслужила.

Он взял ее ладони и прижал к своей груди:

– Я люблю вас. Всегда любил. С того самого мгновения, когда впервые увидел вас. С тех пор я ваш.

– Вы и правда должны были быть моим покорным слугой, – проговорила она, стараясь обратить все в шутку и отвлечься от натиска чувств, которые всколыхнуло его признание. – Вы ведь должны были мне подчиняться. Но вышло так, что с первой же минуты вы взяли все в свои руки.

– Я ваш, Джейн, весь ваш, – повторил он. – Душой и телом.

– Вот видите? Ровно об этом я и говорю. Что за мужчина способен признаться в подобном? Что за мужчина способен такое сказать?

– Мужчина, которому надоело врать. Мужчина, никогда не понимавший, что он, черт подери, такое. Мужчина, у которого даже имени нет.

– У вас есть имя.

– Нет. У меня с десяток имен, но ни одно из них мне не принадлежит.

– Вы Ноубл Солт.

– Это не мое имя.

– Ваше. Для меня и для Огастеса вы Ноубл Солт.

– Это имя того, кем мне хочется быть. Мне никогда еще ничего не хотелось так сильно. Если бы я мог, то навсегда остался бы вашим Ноублом Солтом. И больше никем.

– Но почему вам нельзя им быть? – почти выкрикнула она.

Он молчал, словно пытался подобрать верный ответ. Но так ничего и не ответил.

– Мне сорок один год. Я старше, чем был мой отец, когда я ушел из дома. А мне он тогда казался стариком. – Он рассмеялся, но смех его прозвучал сухо, вымученно. – Он и был стариком. Стариком, который наплодил тринадцать детей и всю жизнь тяжело работал. И которому суждено работать до самой смерти. Неудивительно, что он так быстро состарился. При такой жизни мало кто живет больше пятидесяти лет. Но я старею иначе, чем мой отец. Я вроде Питера Пэна, мальчишки, о котором мне рассказывал Гас.

– Ему очень нравился этот спектакль. Мы несколько раз на него ходили.

– Он не хотел взрослеть, потому что знал, что это значит. Тот, кто вырос, теряет свободу. И до самой смерти остается в долине, где прошло его детство.

– Но Питер Пэн хотел, чтобы его любили.

– Да. Огастес мне и это растолковал. Вот только с любовью такое дело… Нельзя заранее выбрать для нее подходящее время. И нельзя придать ей подходящую форму, как пластилину. Питер Пэн хотел любить как мужчина, оставаясь мальчишкой. Но так не бывает.

– Да.

– Вот почему мне было мало смазливого личика или поцелуя. Я не был готов ради них шагнуть прямо в капкан. Ради них не стоило взрослеть. У меня была своя банда пропавших мальчишек. И черт возьми… Какими же пропащими мы были!

– Ван так и остался пропащим.

– Да уж. Точно.

– Но вы не Питер Пэн, – продолжала она. – Больше нет.

Он снова помедлил, не давая ответа, кружа вокруг простого вопроса, словно думал вслух.

– Я никогда прежде не любил женщину. Думал, это не мое. У всех моих парней были девушки. У некоторых даже жены.

– Но не у вас? – Ей сложно было в это поверить.

– Не у меня. Я никогда прежде не встречал женщин, способных потягаться с Нетландией. – Он неловко улыбнулся. – Я знавал немало хороших женщин. Одних я считаю подругами. Другие кое-чему научили меня в постели. Я был прилежным учеником. – При этих словах у него чуть зарделись щеки. – Но потом… Я пришел в Карнеги-холл, чтобы послушать пение Джейн Туссейнт. Я увидел вас на сцене. Ваш голос словно вскрыл меня, обнажил мое нутро, и я влюбился. Думаю… в тот вечер я перестал быть Питером Пэном.