Онлайн книга «Пустая комната №10»
|
Внимание привлекают несколько картин на другой стороне комнаты, я подхожу к ним и вытаскиваю портрет Моники. – О, он всегда мне нравился, – говорю я, касаясь шершавой поверхности и вспоминая, как Генри рисовал Монику на вечеринке у озера, где было еще несколько пар, знакомых нам по церкви. – Бог ты мой! Только глянь, какая я была жирная. Как будто проглотила рождественского гуся. – Ты была беременна. – И тем не менее. На портрете она в голубом сарафане, улыбается, положив руку на живот, и смотрит на сверкающую воду. – А мне нравится, – говорю я, садясь на краешек дивана, и вскрываю несколько больших коробок. Ничего, кроме тряпья и кистей. – Это тебе надо сохранить, его любимые, – говорит Моника, протягивая мне стопку старых грампластинок. Я беру их и просматриваю. Нэт Кинг Коул, Дин Мартин, Гленн Миллер. От ее слов мои щеки становятся горячими и красными. Если бы это были его любимые песни, я бы это знала. А ей откуда знать? Генри ставил их только на званых ужинах, потому что так выглядел утонченным ценителем. Как это понимать? – В особенности Дин Мартин, верно? Генри готовил дрянную пасту и пел You’re Nobody Till Somebody Loves You в деревянную ложку вместо микрофона. – Она смеется и напевает, а потом резко останавливается. – Прости. Боже, не могу представить, как же это тяжело. Черт. Прости. Что происходит? Откуда она это знает? Я видела, как Генри поет Дина Мартина в деревянную ложку, когда готовит ужин, но она? Какая-то бессмыслица. Хотя, возможно, я просто теряю голову от всего происходящего и не могу вспомнить. Он мог делать так десяток раз, когда я разливала напитки для гостей на террасе. Я веду себя нелепо. Начинаю бредить. Надо взять себя в руки. – Это… Да, надо их сохранить. Я кладу пластинки аккуратной стопкой на диван и отпиваю мартини. Следует сделать перерыв. Моника рассеянно трясет над полом старую книгу в кожаном переплете (как мы делали весь день) в поисках спрятанных фотографий, а потом переворачивает ее и перелистывает несколько страниц. И тут я вижу, как ее лицо вдруг вытягивается. Она закрывает книгу и смотрит на обложку, затем снова открывает и быстро запихивает в стоящую рядом коробку. – В чем дело? – рявкаю я. – А что? – Моника делает чудовищную попытку притвориться, будто ничего такого не увидела. – Блин. – И? – Я подхожу к ней, и она встает, словно хочет меня остановить. – Моника. Я серьезно. Какого хрена? – Это… Кажется, это дневник. Если только он не писал прозу. Он… писал? Может такое быть? – Писал стихи. Мы ведь познакомились на поэтическом семинаре в колледже, сама знаешь. А не… В чем дело? – О боже, точно. Наверняка так и есть. Вполне логично. Забудь. Старые дрянные стихи… Она пытается выдавить смешок, но я выхватываю книгу и несу к дивану. Открываю ее, кладу на колени и ищу, из-за чего Моника сделала такое лицо. Через несколько секунд я вижу. В том или ином виде это на каждой странице. – Господи! Я прикрываю рот рукой. – Наверняка есть какое-то объяснение, например… – Это не поэзия, это… Я встаю. У меня перехватывает дыхание. Лицо немеет, руки дрожат. – Мне надо выйти, – бросаю я, хватая ключи. – Прости, я… Мне просто надо выйти отсюда. – Конечно. Я понимаю. Я… Моника быстро хватает сумку, бросив свои туфли и коктейль, и следует за мной. Заперев дверь, я бросаюсь бежать. |