Книга На тихой улице, страница 52 – Серафина Нова Гласс

Мне нельзя кричать. Я должна вернуться к ребенку. Без денег убежать не получится, и я никогда не брошу Эйвери. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Женщина делает знак другой кассирше занять ее место, выходит и усаживает меня в кресло, а потом опускается передо мной на колени.

– Как вы? Вам нужна помощь? – тепло спрашивает она.

Да, нужна, отчаянно хочется ответить мне, но я молчу.

– Мне нужно такси. Пожалуйста. Можете вызвать? Побыстрее?

Женщина кивает, но на мгновение задерживается, видимо, ждет, не скажу ли я еще чего-нибудь, а потом заходит за стойку и звонит. Кто-то в темно-синем костюме, похожий на управляющего, пристально смотрит на нее и хмурится. Она быстро доводит меня до двери, пока я не устроила очередную сцену.

– Такси скоро приедет. Просили ждать у двери, – сочувственно произносит она, хотя на самом деле просто избавляется от проблемы.

Я сажусь на скамейку перед зданием и жду такси. Мне слишком плохо, чтобы плакать. Рядом садится женщина с ребенком лет семи. У него в руках коробка «Хэппи мил», и он вытаскивает оттуда жареную картошку и набивает рот. Затем он роняет красную коробку и начинает хныкать. Мать его утешает, опускается на колени и собирает то, что еще можно спасти. Говорит, что гамбургер в обертке, ничего страшного. А потом на обочине останавливается такси.

Помогая ребенку, женщина оставляет сумочку на скамейке. Я чудовище. Лукас превратил меня в чудовище, потому что я хватаю сумку и сую под кофту, а потом бегу к машине и забираюсь в нее. Когда мы трогаемся, женщина так ничего и не замечает. Я жадно копаюсь в содержимом сумки, молясь, чтобы там был мобильник. Его нет.

Нахожу золотые часы. Кажется, «Гуччи». И быстро засовываю их в лифчик. Еще в сумке сорок долларов, их я тоже беру, и все. Только расческа, косметика, резинки для волос, пакет с половинкой побуревшего яблока и ключи. Проклятье. Я беру ключи. Беру ее удостоверение личности и тоже засовываю в лифчик. Потом стучу водителю и отдаю ему сумку.

– Кто-то оставил это на сиденье. На кредитке есть имя, вы сможете найти хозяйку.

Он берет сумку и многозначительно хмыкает, но ничего не говорит.

Я прислоняюсь головой к окну и позволяю литься слезам, так что мелькающий мимо пейзаж расплывается. Мир, которому я больше не принадлежу.

Я сижу за пианино в своей гостиной, с Эйвери на коленях, и играю ее пальчиком «У Мэри есть ягненок», а она попискивает и хихикает. Потом она барабанит собственную мелодию, шлепая маленькими ладошками по клавишам, такая довольная. Я подкидываю ее на колене и листаю папку с нотами, знакомясь с популярными в баре песнями.

Вспоминаю позавчерашнего Гранта в мягком свете свечей, и мысли о нем кажутся запретными. Даже просто думая о нем, я дергаюсь, когда кто-нибудь входит в комнату, как будто мысли можно прочитать. А если кто-то заговаривает со мной, когда я представляю, как мы остаемся наедине после закрытия ресторана и Грант касается меня, зачем-то начинаю оправдываться. Как это возможно, чтобы один вечер с человеком, которого я знаю сто лет, разбудил во мне такое… желание? Наверное, только так это и можно назвать. И я стыжусь своих чувств.

Честно говоря, мне кажется, в последнюю неделю я веду себя как нервный маньяк, и не могу представить, каким образом Финн способен не только предать меня, но и не подать виду и вообще вести себя как ни в чем не бывало. Я ведь не сделала ничего плохого, но все равно веду себя по-другому. Мои подозрения никогда не основывались на переменах в его поведении или на интуиции; это всегда были голые факты, вроде следов губной помады на окурках или «Выпить с К». Если он мне изменяет, у него очень хорошо получается это скрывать. Но собственные странные чувства в последние дни наводят на мысль, что, возможно, он и правда честен. Если от одних только фантазий я испытываю такое чувство вины, несомненно, от непосредственно измены он начнет вести себя совсем по-другому. Будет стараться загладить вину, станет параноиком – точно не знаю, но что-нибудь обязательно произойдет.