Книга Художник из 50х, страница 28 – Сим Симович

А встреча с Берией казалась теперь далёкой и не такой страшной. Может быть, всё обойдётся. Может быть, ему удастся построить простое человеческое счастье в этом сложном мире.

Во всяком случае, стоило попробовать.

На следующий день Гоги проснулся с ясной головой и странным ощущением — словно во сне видел что-то важное, но детали ускользали. Он умылся, выпил чая и сел к мольберту. Хотелось рисовать, но не вывески и не портреты на заказ. Что-то своё, личное.

Взял небольшой холст — тридцать на сорок сантиметров. Достал краски, смешал цвета. Рука сама потянулась к чёрной туши — та, что осталась от каллиграфических экспериментов. А потом к серебряной краске, которую берёг для особых случаев.

В голове вдруг возник образ. Чёткий, как фотография. Воин в чёрных доспехах стоит на краю обрыва, перед ним — огромный демон с красными глазами и клыками. Битва добра и зла, света и тьмы. Но не европейская традиция — что-то восточное, азиатское.

Первый мазок — силуэт воина. Не детально, а общими пятнами. Чёрный против серого неба. За спиной развевается плащ, в руке — меч, отражающий последние лучи солнца.

Потом — демон. Огромный, в три раза выше человека. Не просто монстр, а воплощение первобытного хаоса. Рога, клыки, мускулистое тело, покрытое чешуёй. Глаза горят красным пламенем.

Гоги работал быстро, словно боялся, что видение исчезнет. Широкие мазки кистью, тонкие детали пером. Стиль был незнакомым — не масляная живопись, не акварель. Что-то среднее между комиксом и гравюрой.

Манхва. Откуда он знал это слово? Корейские комиксы… Но как он мог знать о корейской культуре в тысяча девятьсот пятидесятом году?

Он добавил фон — горы, покрытые туманом, древние руины, мёртвые деревья. Апокалиптический пейзаж, где решается судьба мира. На скалах — иероглифы, значение которых он не знал, но рука выводила их уверенно.

Битва была в самом разгаре. Воин уже ранен — струйка крови стекает по щеке. Но он не отступает. В его позе — решимость, готовность умереть, но не сдаться. Демон замахивается когтистой лапой, но воин уклоняется, готовя смертельный удар.

Детали прорисовывались сами. Отблески металла на доспехах, игра света и тени на мускулах демона, искры от столкновения клинка с когтями. Никаких слов, никаких поясняющих надписей — только чистое действие, застывшее в кульминационный момент.

Через два часа картина была готова. Гоги отступил, посмотрел на результат. Перед ним было нечто удивительное — динамичная сцена, полная драматизма и энергии. Стиль совершенно не советский, не европейский вообще.

— Что это за чёрт… — пробормотал он.

Откуда в его голове эти образы? Он никогда не видел восточных комиксов, не изучал азиатское искусство. Но работал с такой уверенностью, словно рисовал в этом стиле всю жизнь.

Снова память двух жизней давала о себе знать. Алексей Воронцов что-то знал о манхве, аниме, азиатской поп-культуре. Но как эти знания просочились в сознание Георгия Гогенцоллера?

За окном послышались голоса. Гоги быстро накрыл картину тряпкой. Такое искусство было ещё более подозрительным, чем сказочный город. Восточные мотивы, непонятная символика, чуждая эстетика — прямая дорога в лагерь за космополитизм.

— Гоша, ты дома? — раздался голос Нины.

— Дома, заходи!

Она вошла с корзинкой в руках — видимо, с рынка возвращалась.