Книга Художник из 50х, страница 25 – Сим Симович

Постепенно из заготовки проступал образ. Лоб, глаза, нос… Гоги работал не спеша, снимая тончайшие слои древесины. Каждый штрих был обдуманным, каждая линия — точной. Дерево словно само подсказывало, где резать, а где оставить.

— Вот это да, — прошептал он, отступив на шаг.

На столе лежала почти готовая работа. Лицо пожилого человека — мудрое, усталое, но доброе. В глазах — понимание, в морщинах — следы прожитых лет. Это мог быть дедушка, учитель, просто хороший человек.

Гоги взял самый тонкий инструмент, начал прорабатывать детали. Морщинки у глаз, линии на лбу, едва заметную улыбку в уголках губ. Работа требовала предельной аккуратности — один неверный движение, и всё испорчено.

Солнце поднималось выше, освещая комнату. На стене заплясали тени от рук Гоги, от движущегося ножа. В коридоре послышались шаги — соседи просыпались, начинался новый день.

— Готово, — сказал он наконец.

Деревянное лицо смотрело на него спокойно и мудро. В нём было что-то знакомое, родное. Может быть, это собирательный образ всех добрых людей, которых он встречал в жизни.

Гоги убрал стружку, протёр нож и сложил его. Фигурку поставил на подоконник рядом с птичкой. Пусть стоят, напоминают о том, что в мире есть красота, которую можно создать своими руками.

За окном разгорался день. Время завтракать, встречаться с соседями, продолжать жить в этом странном, но ставшем родным мире. А работы по дереву будут напоминать — есть вещи вечные, не зависящие от политики и идеологии.

Искусство, красота, человеческое тепло.

Именно они делают жизнь стоящей.

К полудню Гоги решил, что сказочную картину нужно убрать из дома. Слишком опасно держать такое — если нагрянет обыск, объяснить будет нечем. Формализм, буржуазное влияние, отрыв от реальности — статей хватит на десять лет лагерей.

Он аккуратно снял холст с подрамника, свернул живописью внутрь, обернул газетой. Получился неприметный свёрток — можно сказать, что несёт чертежи или эскизы. План был простой: через чёрный ход, переулками, к мастерской одного знакомого художника на Остоженке. Там можно спрятать.

Но едва выйдя во двор, Гоги столкнулся с Петром Семёновичем.

— Гоша, ты куда? А я как раз хотел поговорить — про артель помнишь? Там сегодня собеседование.

— Да некогда мне сейчас, Пётр Семёныч…

— Да ладно, проводи меня. По дороге и поговорим.

Отказаться было неудобно — сосед помог не раз, выручал в трудную минуту. Пришлось согласиться. А артель была в центре, на Кузнецком мосту.

Шли по Тверской. Пётр Семёнович говорил про работу, про планы, про светлое будущее. Гоги кивал, но думал о свёртке под мышкой. Картина была большой, неудобной, газета то и дело съезжала.

— … а зарплата там неплохая, — продолжал Пётр Семёнович. — Сто двадцать рублей в месяц, плюс премии. И социальный пакет — отпуск, путёвки…

На площади у Большого театра движение остановилось. Впереди ехала колонна чёрных автомобилей — длинных, блестящих, с затемнёнными стёклами. Милиционеры перекрыли движение, люди жались к тротуарам.

— Начальство едет, — буркнул Пётр Семёнович. — Небось в Кремль.

Гоги смотрел на кортеж с любопытством. В центральной машине, едва различимая за стеклом, мелькнула фигура в тёмном костюме. Лысина, очки, знакомый профиль…

Внезапно газета сползла с картины. Яркие краски блеснули на солнце — изумрудное небо, золотые башни, летающие драконы. Несколько прохожих обернулись, но Гоги быстро прикрыл свёрток.