Книга Художник из 50х, страница 54 – Сим Симович

Не их вина, что система лжёт о войне. Не их вина, что правду прячут, а показывают только парадную сторону. Они сами жертвы, просто не понимают этого.

Злость ушла, оставив лёгкую грусть. Гоги пошёл домой медленно, разглядывая город. Москва отстраивалась после войны, залечивала раны. И в этом была своя красота — упорство жизни, которая сильнее смерти.

Чёрный автомобиль по-прежнему следовал сзади. Но теперь это не раздражало. Пусть следят — у честного человека нет секретов от государства.

А картина с батальной сценой пусть лежит под тканью. Когда-нибудь, может быть, люди будут готовы увидеть правду о войне. Пока же хватит и того, что она существует.

Правда имеет свойство прорастать сквозь любую ложь. Нужно только терпение.

Домой Гоги вернулся уже через силу. Прогулка помогла — злость ушла, но оставила после себя тяжёлую усталость. Не физическую, а душевную. Словно что-то важное внутри сломалось и никак не могло встать на место.

Разделся, лёг в кровать. Закрыл глаза, попытался уснуть. Но сон не шёл. В голове крутились обрывки — лица с батальной картины, слова старика-фронтовика, запах табака и речной воды.

Ворочался час, другой. Кровать скрипела при каждом движении, матрас продавился в неудобных местах. За стеной Пётр Семёнович мирно похрапывал — счастливый человек, которого не мучают кошмары.

В половине одиннадцатого Гоги сдался. Встал, накинул рубашку и вышел на кухню. Может, стакан воды поможет успокоиться.

На кухне горела керосиновая лампа. У стола сидели Василий Иванович и Николай Петрович — играли в карты и негромко разговаривали. Увидев Гоги, приветливо кивнули.

— А вот и наш художник, — сказал Василий Иванович. — Что не спится?

— Нервы, — коротко ответил Гоги. — Переработал маленько.

— Понятно. — Николай Петрович отложил карты. — А мы тут партейку в дурака режем. Присаживайся, коли не спится.

Гоги сел на табуретку, налил себе воды из кувшина. Холодная, ключевая — освежала, но не успокаивала. В груди по-прежнему что-то сжималось, мешало дышать свободно.

— Видать, плохо дело, — заметил Василий Иванович, внимательно глядя на него. — Лицо серое как тряпка.

— Бывает.

— Ещё как бывает. Я тоже после войны долго мучился. Всё никак успокоиться не мог. — Старик достал из буфета бутылочку — маленькую, запотевшую. — Вот, Марья Кузьминишна делала. Наливочка вишнёвая, домашняя.

Налил в рюмку темно-красную жидкость, пахнущую летом и спелыми ягодами.

— Пей, не стесняйся. От нервов лучше лекарства нет.

Гоги взял рюмку, понюхал. Пахло действительно вишнями, с лёгким спиртовым оттенком. Не водка, а что-то домашнее, согревающее.

— За мир в душе, — сказал Василий Иванович, поднимая свою рюмку.

Гоги выпил залпом. Наливка потекла по горлу тёплой струйкой, разлилась по груди приятным теплом. Не жгла, как водка, а именно согревала — изнутри, до самых костей.

— Хорошая, — сказал он, ставя рюмку на стол.

— Марья Кузьминишна мастер. Умеет делать из чего угодно. — Николай Петрович тоже пригубил. — Вот из черники ещё лучше выходит.

Тепло расходилось по телу, расслабляя напряжённые мышцы. Впервые за день Гоги почувствовал, что может дышать полной грудью. Спазм в груди отпускал.

— Ещё? — предложил Василий Иванович.

— Нет, спасибо. Хватит.

— Правильно. Главное — меру знать. — Старик убрал бутылку в буфет. — А то от такого лекарства можно и новую болезнь заработать.