Книга Художник из 50х, страница 87 – Сим Симович

«Можно ли их винить?» — подумал художник, глядя на заходящее солнце.

Конечно, нельзя. В стране, где арест соседа может означать проблемы для всех остальных, осторожность — не трусость, а здравый смысл. Люди защищают себя и свои семьи единственным доступным способом — дистанцией.

Пётр Семёнович всё ещё здоровался, но уже не заходил на чай без приглашения. Марья Кузьминишна по-прежнему интересовалась его здоровьем, но разговоры стали короче, формальнее. Даже Нина, с которой у него были особые отношения, теперь держалась на расстоянии.

Гоги допил чай, снова потянулся к сигаретам и снова остановился. Курение не решит проблему одиночества, только добавит новую зависимость.

«А может, так и лучше?» — размышлял он, наблюдая за тенями на стене.

Близость с людьми означает ответственность за них. Если его снова арестуют, пострадать могут и те, кто рядом. Дистанция защищает не только его соседей, но и его самого — меньше привязанностей, меньше боли при расставании.

Но осадочек всё равно оставался. Человек — существо социальное, и даже понимая логику происходящего, он чувствовал горечь от изоляции.

Заварил второй чайник, налил в блюдце. Чай получился крепче, с лёгкой горчинкой. Подходящий для настроения.

За стенкой зазвучало радио — передавали сводку новостей. Привычные слова о трудовых успехах, международной обстановке, достижениях советской науки. Жизнь большой страны, частичкой которой он являлся, но от которой был отделён невидимой стеной.

«Художник всегда одинок», — подумал Гоги, вспоминая биографии великих живописцев.

Ван Гог умер в нищете и безвестности. Гоген бежал на Таити от цивилизации. Сезанн годами работал в одиночестве, не признанный современниками. Может, одиночество — неизбежная плата за право видеть мир по-своему?

Третий глоток чая принёс успокоение. Да, люди отдалились. Да, теперь он чаще остаётся наедине с собой. Но разве это так плохо? В одиночестве рождаются лучшие произведения, в тишине созревают самые глубокие мысли.

Рука в очередной раз потянулась к сигаретам, и в очередной раз он одернул себя. Если уж быть одному, то быть полностью — без костылей в виде никотина, алкоголя или других зависимостей.

Солнце село окончательно, за окном зажглись фонари. В комнате стало темно, но Гоги не спешил зажигать лампу. В полумраке думалось легче, образы возникали ярче.

«Конёк-Горбунок», — вспомнил он новое задание.

Сказка о простом парне, который становится царём. О восхождении из низов к вершинам власти. Очень советская тема, очень актуальная. И очень болезненная для того, кто сам оказался меж двух миров — ни простым человеком, ни настоящим художником при власти.

Допил чай до дна, поставил пустое блюдце на стол. Завтра начнёт работать над новыми иллюстрациями. А сегодня просто посидит в тишине, привыкая к своему новому статусу — человека, которого все знают, но с которым предпочитают не общаться.

И это тоже было своего рода свободой.

Утром Гоги разложил на столе чистые листы, словно полководец готовил план сражения. «Конёк-Горбунок» требовал особого подхода — яркого, сочного, способного с книжной страницы перекочевать на экран.

Первая иллюстрация — знакомство с героями. Взял кисть с ярко-синей краской и начал набрасывать небо над русским полем. Не обычное небо, а сказочное — с пухлыми облаками, переливающимися всеми оттенками от белого до розового. Небо из мультфильма, где каждое облачко имеет характер.