Книга Художник из 50х, страница 89 – Сим Симович

К вечеру на столе лежали первые пять иллюстраций — яркие, сочные, полные жизни. Каждая рассказывала свою часть истории, но все вместе складывались в единую симфонию цвета и света.

Гоги отложил кисти и улыбнулся. Получалось именно то, что нужно — сказка, способная ожить на экране. Берии должно понравиться.

К вечеру руки устали от кистей и красок, но душа требовала продолжения творчества. Гоги отложил иллюстрации сохнуть и достал из сундука нож-бабочку. На полке лежала заготовка — кусок липы, мягкий и податливый, идеальный для тонкой работы.

Устроился на завалинке, как всегда. Солнце клонилось к закату, окрашивая двор тёплым золотистым светом. Где-то вдалеке играли дети, кто-то из соседей колол дрова — обычные звуки вечера, создающие ощущение покоя.

Взял заготовку в левую руку, нож — в правую. Первый срез снял верхний слой коры, обнажив светлую, почти белую древесину. Липа пахла мёдом и летом, напоминая о далёких лесах и детстве.

Руки начали работать почти сами собой, без участия сознания. Образ Конька-Горбунка, только что нарисованный, ещё жил в пальцах. Нож скользил по дереву, снимая стружку за стружкой, постепенно освобождая фигурку из деревянного плена.

Сначала общий силуэт — маленькая лошадка с непропорционально большой головой и длинными ушами. Но не уродливая, как в классической сказке, а изящная, полная особенного очарования. Такая, какой её видел художник — волшебной, мудрой, доброй.

— Вот это да, — услышал он голос за спиной.

Обернулся — Василий Иванович стоял рядом, опираясь на свой деревянный протез.

— Красиво получается, — добавил старик, присаживаясь на завалинку рядом. — Это что будет?

— Конёк-Горбунок, — ответил Гоги, не прекращая работы. — Из сказки.

— А-а, знаю. Про Ивана-дурака и волшебного коня. Внучка моя эту сказку любит.

Нож продолжал работать, вырезая ноги коня. Тонкие, изящные, но крепкие. Каждое копытце получало индивидуальные черты — не машинная точность, а живая неровность настоящего творчества.

— А зачем вырезаешь? — поинтересовался Василий Иванович. — Продавать будешь?

— Нет, — Гоги покачал головой. — Просто так. Руки хотят.

Старик кивнул с пониманием:

— Знаю такое. У меня тоже бывало — сидишь вечером, а руки сами к делу тянутся.

Грива коня рождалась под ножом прядь за прядью. Каждый волосок — отдельная линия, выбранная из дерева тончайшими срезами. Работа кропотливая, требующая терпения, но приносящая особенное удовольствие.

— Живой какой-то получается, — заметил Василий Иванович, наблюдая за процессом.

— Дерево само подсказывает, — объяснил художник. — Нужно только слушать его.

Хвост Горбунка он решил сделать пышным, развевающимся. Нож скользил по липе, создавая иллюзию движения. Казалось, ещё мгновение — и маленький конь взмахнёт хвостом, фыркнет, поскачет прочь.

Самой сложной частью была голова. Здесь нужно было передать характер персонажа — мудрость, доброту, лукавство. Гоги работал особенно осторожно, снимая тончайшие стружки.

Глаза получились большими, выразительными. В них угадывалась та же древняя мудрость, что он рисовал на иллюстрациях. Уши — длинные, чуть смешные, но придающие облику особое очарование.

— Как живой, — повторил Василий Иванович, когда основная работа была закончена.

Солнце уже село, но в свете фонаря Гоги продолжал добавлять последние детали. Ноздри, складки на шее, рисунок на копытах. Каждая мелочь имела значение — от неё зависело, оживёт ли фигурка или останется просто куском дерева.