Книга Проклятье Солнечного короля - 1, страница 106 – Ольга Ильина

— Пожалуйста, выслушай меня.

— Вы сошли с ума, дядя.

— Не называй меня так. Только для тебя я дядя, только в твоих глазах я какой-то старый, плешивый дядя. Но я не такой. Моя кровь бурлит, мое сердце стучит гулко и сильно, почувствуй. Оно любит. Любит тебя.

— Но это невозможно. Я никогда не относилась к вам иначе, как к опекуну, другу моего отца.

— Так может, пришло время проснуться, наконец?

— Что вы хотите мне сказать?

— То, что я буду ждать столько, сколько потребуется, я даже согласен оставить все, как было раньше. Притворяться твоим добрым дядюшкой, ненароком мечтая украсть поцелуй.

— Замолчите! Я никогда не смогу ответить на ваши чувства. Они не правильные, противоестественные.

— Только для тебя. Ты знаешь, что в тот день, в наш последний ужин я приходил к твоему отцу, я просил твоей руки. Если бы не тот трагический случай, мы были бы уже женаты. Ты была бы моей.

— В ваших мечтах и только. Богиня, Мэдди была права, они все были правы. Вы никогда не были добрым.

— К другим, нет. Но ты… разве хоть раз ты могла пожаловаться, что я не добр к тебе.

— Вы преследовали свои ужасные, низменные цели.

— Я всегда любил тебя. Любовь не может быть низостью.

— Любовь не может, но одержимость… это больное чувство, оно разрушает любовь. Оно разрушило мою любовь к вам.

— Как к дяде? И слава богам. Я никогда не хотел быть твоим дядей, это ты придумала образ благородного графа и любила его.

— Да, вы правы. Я придумала вас. Так мне легче было пережить смерть родителей и то, что я осталась совсем одна. О, богиня, вы уже тогда, уже тогда испытывали это ко мне?

— Что это? Страсть, желание, одержимость, так ты сказала? Да, с первого твоего взгляда, с первого слова, когда ты принялась извиняться за то, что нарвала этой дурацкой ежевики в моем лесу. Я всегда любил тебя, я всегда буду любить тебя.

— Это не любовь!

— Тогда что же?

Она смотрела на него в полном потрясении, весь мир казалось, перевернулся, и тогда она увидела то, что не замечала годами, то, что он предпочитал скрывать — голод, желание, страсть. Какая же она была слепая, слепая все эти годы. Не замечала таких очевидных вещей. Не было никогда никакого дяди, а был больной, сумасшедший мужчина, одержимый своей собственной страстью, объектом которой невольно стала она. И теперь его страсть грозила перекинуться на нее и испепелить все то хорошее, что когда-то было между ними.

Она тогда попыталась уйти, кинулась собирать свои вещи, но какой же она была наивной, думая, что это возможно.

— Пустите меня! — потребовала она, когда он преградил ей путь.

— Никто тебя не держит, родная. Пожалуйста, ты можешь идти, но Уилл останется здесь.

— Мне скоро восемнадцать.

— Да, и ты перестанешь нуждаться в моей опеке, но твой брат останется здесь, со мной до самого его совершеннолетия. И поверь, у меня хватит изобретательности, чтобы сделать его жизнь невыносимой.

— Вы не посмеете!

— Если ты уйдешь, мне будет очень больно, так больно, что мне захочется отомстить…

— Пресветлая, да вы чудовище!

— Да, я чудовище, которое готово ползать у твоих ног, вымаливая ласку. Хочешь? Или украду поцелуй, а потом буду извиняться хоть всю вечность?

Он тогда и в самом деле упал на колени, не выдержал ее обвиняющего и потрясенного взгляда, и был таким искренним в своем безумии, что она поняла вдруг — он никогда ее не отпустит.