Книга Черное солнце, страница 47 – Карина Халле

— Конечно, сэр, — говорит Вульф, направляясь к двери. — Я буду снаружи, — она закрывается за ним.

Сама комната большая, но старая, стены оклеены обоями цвета выцветшего индиго, мебель из темного дерева, на окне опущены плотные шторы. Единственный источник света — антикварная лампа на прикроватном столике и мерцающий канделябр на каминной полке, что придает всему еще более жуткий вид, и это о многом говорит, поскольку уже сейчас кажется, что это особняк из «Мрачных теней».

Абсолон садится на край кровати, изящно поворачиваясь всем телом, чтобы оказаться лицом ко мне. Он берет свой палец и проводит им по моей руке, пока я не начинаю дрожать от его прикосновения, не в силах сдержаться. От отвращения ли это, гнева или чего-то еще, я не знаю.

— Расскажи мне о своих татуировках, — говорит он, проводя ногтями по чернилам, цитатам По, его холод проникает в меня, кожу покалывает.

— Скажи, что со мной происходит, — говорю я. — Тогда сможем поговорить.

Его пальцы замирают, и он ухмыляется.

— Полна сюрпризов. Я думал, ты будешь более опустошена.

— Кто сказал, что я не опустошена? — говорю я в упор.

Он закрывает рот, мгновение пристально наблюдая за мной, затем слегка пожимает одним плечом.

— Ты воспринимаешь все как должное. Пока что.

— Ты сказал, что я стану как ты, — говорю я ему. — Кем? Что это за стадии? Что со мной происходит?

Он хмурится.

— Значит, поняла, что происходит нечто? Ты это чувствуешь?

Я закрываю глаза, не в силах сейчас выдержать его проницательный взгляд.

Потому что я действительно это чувствую.

Я чувствую, что становлюсь кем-то другим, и не знаю, чем именно, но это что-то связано с самой глубокой частью меня, с тем темным колодцем, который, я знаю, существует, из которого я боюсь пить.

Но в то же время, как я могу не меняться?

Меня похитили.

Меня держат в плену в чужом доме.

Мои родители притворяются, будто ничего не было.

И я что-то чувствую, слышу, вижу, мне снятся вещи, которые не поддаются объяснению.

Ладно, может, он накачивал меня наркотиками в течение нескольких дней.

Должно быть, так оно и есть.

Это должно быть объяснением всему.

Он, видимо, подкладывал это в еду (хотя, когда я ела в последний раз?).

Подливал в воду (когда я в последний раз пила воду?).

— Мы давали тебе еду и воду, — говорит он, наклоняясь ближе, проводя ногтями по моему бедру, по татуировке в виде головы барана, мои ноги до боли сжимаются вместе. — Ты отказывалась. Полагаю, это хорошо. Скоро ты уже никогда не будешь смотреть на еду по-прежнему. Она тебя не насытит, — он впивается ногтями в мою кожу до боли. Смотрит на меня сквозь свои длинные темные ресницы. — Мне нравится эта. Баранья голова. Овен. Сила преодолевать и достигать. Однако глаза у него очень любопытные. Это была идея художника или твоя?

Чем больше он прикасается ко мне, тем сильнее мне кажется, что кожа горит. Мое дыхание сбивается, становится тяжелым.

— Моя.

— Глаз Ра с одной стороны, Глаз Гора с другой⁹, — он убирает руку, и только тогда мои легкие прочищаются. — Я разбираюсь в татуировках. Однажды я был весь в них. Скандинавские руны. С головы до ног.

Я бросаю взгляд на его предплечья, демонстрируемые закатанными рукавами. Они мускулистые и сильные, такие предплечья, от которых у любой девушки потекли бы слюнки. Но на нем нет никаких следов татуировок. Его кожа бледная, незапятнанная, безупречная.