Книга Рикошет, страница 110 – Кери Лейк

Не следуй мирно в даль, где света нет.

Бунтуй, бунтуй, когда слабеет свет.

Я вытатуировал ее, когда родился Джей. Родившись на три месяца раньше, он провел первые шестьдесят два дня в отделении реанимации новорожденных, сражаясь за свою жизнь. В результате я назвал его Джей Луис в честь знаменитого боксера Джо Луиса. Мой маленький чемпион.

Сама мысль резко ужалила в глаза и нос угрозой слез. Как ребенка, который так долго боролся за жизнь в таком раннем возрасте, отняли так зверски?

— Звезды... они были... тем, о чем я рассказывал своему сыну. Когда он был маленьким, он спросил меня, что случилось с отцом моей жены, который скончался, когда Джею было три. — Воспоминание наполнило мысли, будучи не менее ярким, чем если бы я все еще сидел на краю кровати моего сына, разговаривая с ним перед сном.

 — Где дедушка?

 — Ну, он больше не здесь. Он отправился на небо, присматривать за нами. — Маленькие щечки Джея выглядывают из-под одеяла с рисунком космического корабля, пока я хорошенько заправляю его.

— Как? Он живет в космосе?

Вопрос заставляет меня улыбнуться, и я пробегаю пальцами по его мягким как пушок волосам.

— Звезды на небе — это души людей, которых мы любим. Они сияют так ярко, что даже ночь не может скрыть их. И когда мы потеряемся, они укажут нам путь.

— Ты когда-нибудь станешь звездой, папочка?

— Когда-нибудь. Когда увидишь, как одна звезда падает через все небо, — я машу рукой, имитируя падение звезды, — это я скажу тебе «привет». Я буду наблюдать за тобой в самые темные ночи. И как раз перед тем, как встанет солнце, когда настанет для меня время отправляться спать, я прошепчу тебе на ушко — «увидимся ночью».

Слеза скользит по его щеке, и он прячет лицо в подушке, словно скрываясь.

— Эй, откуда слезы, дружочек?

— Я не хочу, чтобы ты умирал. Не хочу, чтобы ты или мама когда-нибудь умерли. — Он всхлипывает. — Я буду молиться каждую ночь, чтобы ты никогда не стал звездой.

Его комментарий вызывает противоречивое желание засмеяться и расплакаться при мысли о том, что когда-нибудь мне придется оставить его одного. Я вытираю его щечку и целую головку, позволяя сыну притянуть меня в крепкое объятие, когда он прижимает меня за шею.

— В конце концов, все становятся звездами, Джей. Но что бы ни случилось, и где бы я ни был, часть меня всегда будет здесь, — я кладу руку на его сердце, — с тобой.

— Как?

— Твое сердце сделано из моего.

Он смотрит на свою грудь, а затем на мою.

— Я тоже в твоем сердце, папа?

— Навсегда.

— Ник... что случилось с твоей женой?

Вопрос Обри вырвал меня из воспоминаний, и я почувствовал удары сердца в груди, — словно кто-то долбил снаружи, пытаясь обойти мою стальную броню, которая заключила меня в клетку.

Мне только единожды задавали этот вопрос — психотерапевт — и больше к нему никогда не возвращались. Алек никогда не спрашивал. Лорен никогда не спрашивала. Я никогда никому не говорил об убийстве. Не мог. Это была коробка, которую лучше всего закрыть и спрятать подальше. Я понятия не имел, что может случиться, если открыть эти воспоминания. Словно ящик Пандоры, она содержала мою самую большую в мире боль и мою самую глубокую, самую сильную любовь. Мой сын всегда занимал важное место в моем сердце, а его мать — моя первая любовь — была единственной женщиной в моей жизни, которая обладала способностью уничтожить меня. Потеря их обоих утянула меня в глубины боли, которой я даже не мог вспомнить, в места настолько темные, что я боялся их. Я топил себя в воспоминаниях об их голосах, их прикосновениях, ощущении их в моих объятиях. И когда эти ощущения начали блекнуть, я заменил эту душераздирающую печаль и отчаяние на гнев. Гнев столь ядовитый и смертельный, что я стал больше походить на зверя, нежели на человека. Я мечтал о крови на руках и мучительных криках, но не моих жены и сына, а моих жертв — людей, которые причинили вред моей семье. За каждый пропущенный год, когда я мог бы наблюдать, как растет мой сын, я хотел возмездия в виде моих жертв.