Книга Бог Монстров, страница 11 – Кери Лейк

— Что, если у меня не пойдет кровь, мама? Знаешь, не у каждой девушки бывает.

Холодные морщинистые кончики пальцев скользят по золотой цепочке, а моя мать улыбается уже не так улыбчиво, как раньше.

—Добродетельные так и делают.

Когда она толкает меня локтем в плечо, я поднимаюсь с туалетного столика, воздуха в моей груди становится меньше, руки дрожат. Я понятия не имею, чего ожидать от посвящения, потому что никому не разрешается говорить об этом, и это приведет к наказанию. Длинное белое платье, сшитое из прозрачной ткани, кружев и атласных лент, послужит индикатором, своего рода лакмусовой бумажкой, того, буду ли я признана достойной или нет, когда в меня проникнет священник. Если на нем будет кровь моей девственности, я буду прославляться как чистая. Если этого не произойдет, меня будут считать запятнанной и обращаться со мной как со шлюхой до конца моей жизни.

Все молодые девушки в общине прилагают кропотливые усилия, чтобы сохранить себя для этого момента, потому что быть Дочерью церкви так же престижно, как награды, которые мой отец получал при каждом продвижении по службе в военном Легионе. Через пять лет, когда мое служение завершится, я буду жить в доме знати, самом роскошном, который может предложить Шолен, с любым мужем, которого я выберу.

Каждый мужчина будет мечтать о том, чтобы у него была послушная дочь.

Мою мать будут уважать и восхвалять за ее генетику.

В конце концов, некрасивые девушки не избираются Богом.

— Он использует свои пальцы или свой член? Спрашиваю я, следуя за ней из комнаты и спускаясь по винтовой лестнице.

— Талия! Приостанавливая спуск, моя мать поворачивается, ее пальцы так крепко сжимают перила, что побелели костяшки. Вероятно, она хотела бы, чтобы мое горло было под этой ладонью.

— Следи за своим языком.

Несколько месяцев назад ее бы не обеспокоил мой раздвоенный язык, как она часто называет это сейчас, но как мать Избранных, она, кажется, чувствует необходимость подавлять все, что она считает нечестивым.

Пройдя еще несколько ступенек вниз, я пожимаю плечами.

— Я просто хочу знать, будет ли больно, вот и все. Я представляю, что его палец толще из двух.

— Хватит! Твои язвительные замечания больше не допускаются. В тот момент, когда мы доберемся до этой церкви, ты должна стать столпом добродетели и благодати. Это ясно?

— Итак, до тех пор я должна высказывать свое мнение?

— Нет. Мне неинтересно слышать ни твои протесты, ни твои саркастические насмешки. Ты станешь Дочерью, и на этом все закончится. Держи рот на замке.

— Мне двадцать лет, мама. Я уже давно не нуждаюсь в твоих увещеваниях.

Прищурив глаза, она поворачивается ко мне лицом.

— Твой отец был бы потрясен, если бы услышал тебя прямо сейчас.

Так случилось, что мой отец оценил мой юмор и язвительность, но я не говорю ей об этом. Вместо этого я поднимаю подол своего платья, расправляю плечи и продолжаю спускаться, пока не оказываюсь рядом с ней.

— Он бы тоже пришел в ужас от тебя, — говорю я и прохожу мимо нее в фойе.

Болтовня собирающейся толпы у главного входа вызывает вспышку беспокойства в моих и без того натянутых нервах. Ожидание моей матери, кажется, длится вечность, и я поворачиваюсь ровно настолько, чтобы увидеть, как она вытирает влагу со щек, направляясь ко мне.

Взявшись за ручку, она переводит дыхание и распахивает дверь, ее лицо сменяется с горя на притворную гордость, как щелчок выключателя.