Онлайн книга «Через реку»
|
– Это не повредило ему на выборах? – Могло бы повредить, не окажись его конкурент атеистом, так что вышло одно на одно. – Политика – страшно глупое занятие. – А всё-таки интересное. – Раз Дорнфорд сумел шаг за шагом пробиться в адвокатуру, значит, он человек с головой. – И с какой ещё! Уверяю вас, он любую трудность встретит так же спокойно, как держится сегодня. Ужасно люблю его. – Вот как! – Тони, у меня и в мыслях не было вас дразнить. – Мы с вами всё равно что на пароходе: сидим бок о бок, а ближе всё равно не становимся. Пойдёмте курить. – Публика возвращается. Приготовьтесь объяснить мне, в чём мораль второго акта. В первом я не усмотрела никакой. – Подождите! – Как это жутко! – глубоко вздохнула Динни. – Я ещё не забыла гибель "Титаника". Ужасно, что мир устроен так расточительно! – Вы правы. – Расточается все: и людские жизни, и любовь. – Вы против такой расточительности? – Да. – А вам не очень неприятно об этом говорить? – Нет. – Не думаю, что ваша сестра расточит себя напрасно. Она слишком любит жизнь. – Да, но она взята в клещи. – Она из них выскользнет. – Мне нестерпимо думать, что её жизнь может пойти прахом. Нет ли в законе какой-нибудь лазейки, мистер Дорнфорд? Я хочу сказать – нельзя ли развестись без огласки? – Если муж даст повод, её почти не будет. – Не даст. Он человек мстительный. – Понятно. Боюсь, что тогда остаётся одно – ждать. Такие конфликты со временем разрешаются сами по себе. Конечно, предполагается, что мы, католики, отрицаем развод. Но когда чувствуешь, что для него есть основания… – Клер только двадцать четыре. Она не может всю жизнь оставаться одна. – А вы намерены оставаться? – Я – другое дело. – Да, вы не похожи на сестру, но если и вы расточите свою жизнь, будет ещё хуже. Настолько же хуже, насколько обидней терять погожий день зимой, чем летом. – Занавес поднимается… – Странно! – призналась Клер. – Глядя на них, я всё время думала, что их любви хватило бы ненадолго. Они жгли её с двух концов, как свечку. – Боже мой, будь мы с вами на этом пароходе… – Вы очень молоды. Тони. – Я старше вас на два года. – И все равно моложе на десять. – Клер, вы вправду не верите, что можно любить долго? – Если вы имеете в виду страсть, – не верю. Вслед за ней, как правило, сразу же наступает конец. Конечно, для парочки с «Титаника» он наступил рановато. И какой – холодная бездна! Бр-р! – Я подам пальто. – Не скажу, чтобы я была в таком уж восторге от пьесы, Тони. Она выворачивает человека наизнанку, а я не испытываю ни малейшего желания выворачиваться. – Мне тоже пьеса куда больше понравилась в первый раз. – Весьма признательна! – Она и задевает тебя и проходит мимо. Самое лучшее в ней то, что относится к войне. – После этого спектакля мне что-то расхотелось жить. – Он слишком сатиричен. – Герои словно издеваются над собой. Удручающее зрелище, – слишком похоже на нас самих. – Зря мы не пошли в кино. Там я хоть подержал бы вас за руку. – Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а он хочет сделать из неё мадонну прошлого. – Верно. – Лицо у него в самом деле приятное. Интересно, понравилась ли ему та часть пьесы, которая посвящена войне? Внимание, занавес! Началось. Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках горячую влагу. – Никогда бы она так не сделала, – хрипло сказала она. – Не стала бы ни размахивать флагом, ни кричать ура. Никогда в жизни! С толпой, может быть, смешалась бы, но так – никогда. – Конечно, нет. Это просто сценический эффект. Жаль, потому что в целом акт превосходный. Очень удался. – А эти несчастные нарумяненные девчонки с их песенкой! Вы заметили чем они несчастней, тем больше нарумянены. А как солдаты насвистывают "Типпеоери"! Страшная, должно быть, вещь война! – Человек на ней как бы пребывает в исступлении. – И подолгу? – В известном смысле – всегда. Вы находите это отвратительным? – Не берусь судить о чужих переживаниях. Впрочем, брат тоже рассказывал мне кое-что похожее. – То, что мы испытывали, не похоже на боевой пыл. Можете мне поверить – я ведь по характеру совсем не солдат. Но что там ни говори, война самое большое событие в жизни человека. Это давно уже стало прописной истиной. – Вы и теперь в неё верите? – До сих пор верил. Но… Я должен вам сказать, пока есть возможность. Я люблю вас, Динни. Мы ничего не знаем друг о друге, но это неважно. Я полюбил вас, как только встретил, и люблю всё сильнее. Я не жду ответа, я только прошу вас помнить об этом и… Клер пожала плечами: – Неужели люди на самом деле вели себя так в день перемирия? Тони, неужели они… – Что? – Действительно так себя вели? – Не знаю. – Где вы были тогда? – В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне. – Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие. – Моя, наверно, тоже. – Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдёмте, я хочу курить. Нет, лучше останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых. – Чёрт бы их побрал! – Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо огорчаться. Мы будем часто видеться… – "Величие, достоинство, мир!" – повторила Динни, вставая. – Помоему, достоинство – это самое важное. – Во всяком случае, самое труднодостижимое. – Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо – все в рекламах! Я страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний спектакль. – А то, что я вам сказал? – Вы очень добры, но алоэ цветёт лишь один раз в столетие. – Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный. – А где же наши? |