Книга Тэсса на краю земли, страница 38 – Тата Алатова

– Ну вот что, художник, – сказала Фанни мрачно, – мне плевать, звезда ты, миллионер или гений. Но здесь, в Нью-Ньюлине, никто не будет называть Тэссу гадостью.

– Я вовсе… – начал было Холли растерянно, но ему не дали договорить.

– Инквизиторы, значит, тебе не нравятся, – взгляд у Фанни стал совершенно диким и яростным, – а ты помнишь, почему орден возродили тридцать лет назад? От нечего делать? Ради того, чтобы без всякой причины мучить невинных людей?

– Да нет же! – крикнул Холли. – Это все не мои слова и мысли!

– Как это? – оторопела Фанни.

– Так бывает, – расстроенно признался Холли, бездумно кроша тост, – я иногда будто бы становлюсь приемником чужих чувств. И вот это все… про инквизиторов – не мое вовсе. Просто вдруг нахлынуло ярко и сильно.

– Так, – угрожающе процедила Фанни, – не твое, значит. Стало быть, поганца Фрэнка Райта – больше ведь в доме никого не было.

– Да нет же, – Холли опустил глаза, совсем не уверенный в том, что нужно говорить это вслух. С одной стороны, это было неприлично – раскрывать подобные секреты, а с другой – он совершенно не мог выносить больше обвинений Фанни. И он решился: – Так думает про себя Тэсса Тарлтон. Это она считает себя гадкой, и это ее тошнит от себя самой.

Фанни помолчала, а потом вздохнула:

– Ну и что ты сделал со своим тостом? Одни крошки остались. Я дам тебе другой. А хочешь, сбегаю к Бренде за сливками и клубникой?

– Дождь же, – испугался Холли, и его испуг так развеселил Фанни, что сразу после завтрака она потащила его гулять и фотографироваться на пляже.

Потом он долго сох и лениво ругался с Мэри по электронной почте на планшете, который вручила ему Фанни. Холли писал своей помощнице, что имеет право на творческий отпуск, и ни на какую благотворительную оперу прибыть не может, и вообще намерен насладиться простой деревенской жизнью.

«Ты? Деревенской? – строчила в ответ Мэри. – Да ты же не выдержишь и дня без карамельного латте и кондиционера».

Холли в ответ написал, что художника всякий обидеть может, и выключил планшет.

И тут одиночество навалилось на него сразу и беспощадно.

Фанни ушла в управление, заявив, что без шерифа и мэра весь Нью-Ньюлин на ней.

Дом поскрипывал и покряхтывал, дождь не останавливался, а где-то там, наверху, затаились привидение и пикси. Тэсса уехала – не из-за того, что устроил вчера Холли, а сама по себе, и ее отсутствие порождало грусть и меланхолию.

Холли не любил себе в этом признаваться, но он терпеть не мог человеческих трагедий. Возможно, это характеризовало его как пустышку, поверхностного человека, но он искренне считал, что жизнь создана для радости и счастья. Листая свои дни согласно своим прихотям и мимолетным желаниям, Холли старался держаться подальше от всего грустного и сложного. Его картины любили за свет и надежду, которые они излучали, за чувство покоя и уюта, а соприкосновение с драмами могло потушить этот дар.

Но вчера…

То, что произошло вчера, глубоко потрясло Холли.

Ему и прежде приходилось ловить и даже транслировать чужие эмоции, но обычно это было что-то приятное – влюбленность, эйфория от победы, гордость, удовольствие. Впервые за все свои сорок лет Холли оказался лицом к лицу с абсолютной тьмой, и это напугало, но и заворожило его. Открывало новые грани для творчества, может быть.