Книга Соломенное сердце, страница 23 – Тата Алатова

— Завтра с утра и пойдем?

— Да ты же весь извелся от скуки, — догадалась она. — Неужели даже на разведку ни разу не сходил?

— Сходил, — признался он неохотно, — но одному ужасно скучно. Там просто камень, и даже поговорить не с кем. Я шел и шел, а потом так одиноко стало, фу. И я вернулся обратно, при этом чувствовал себя очень несчастным, как будто мне снова пять лет, а вокруг чужая семья.

— Ты просто слишком впечатлительный.

— Посмотрим, как ты отреагируешь на ущелье.

— Никак. Я черствая.

Они приблизились к деревне, и теплый свет вывески упал на Полино лицо — плавные линии, нежность золотистой кожи, невыразительность матовых глаз, ленточки в волосах. Черствая? Скорее, безмятежная. Она была, как красивый пейзаж — можно долго и с наслаждением любоваться, но не согреться в ее объятиях.

— И почему тогда ты отправляешься со мной в ущелье, черствая моя? — спросил Даня, заправляя пушистую прядь ей за ухо. Пальцы скользнули по теплой щеке и благопристойно отодвинулись.

— Я слишком долго не покидала избушку, — объяснила она спокойно. — И теперь мне все время хочется куда-то ехать или идти.

— Как ты вообще попала в тот лес?

По ее лицу скользнуло сомнение, а потом Поля пообещала:

— Я расскажу. Только не здесь. Вдруг ты решишь хлопнуться в обморок.

— Я? В обморок? — поразился он.

— С твоей-то впечатлительностью.

— У меня работа такая! Нельзя разговаривать с духами, оставаясь толстокожим.

Поля хмыкнула и направилась к домику. Туристическая деревня спала, и даже Гуля не выглянула из своей сторожки.

***

Даня едва дождался, когда Поля закончит ополаскиваться и вернется к нему. Ее волосы были мокрыми, и это напомнило Чуду. В просторной футболке и широких штанах, она уселась на своем топчане, прижавшись спиной в древесной стене.

Даня выключил верхний свет, оставив включенным фонарик, который придал небольшой комнате причудливые тени и таинственный полумрак. Уселся на свой топчан — напротив Полиного, подался вперед, уперевшись локтями в колени.

— Рассказывай, — попросил он подрагивающим от нетерпения голосом. Даня любил интересные истории, а прошлое Поли его интриговало неимоверно.

Она помолчала, собираясь с мыслями.

— Я не знаю, сколько лет провела в избушке, — медленно заговорила она, — там время течет иначе, и совершенно непонятно, прошел год или столетие. А до этого я помню солнце, бескрайнее небо, пшеничные колосья, которые волновались на ветру. Я помню дожди и запах земли, помню руки земледельцев и праздники урожая, где мне приносили щедрые дары.

— Ты была тьеррой, духом поля? — спросил Даня и понял, что нисколько не удивлен. Не зря он выбрал для этой девочки такое имя, что-то почувствовал еще там, в избушке.

— Наверное. И я помню, как однажды узловатые пальцы одной старухи сорвали мои колоски и сплели из них куклу, заключив меня в неволю. Я помню ритуальные наговоры и древнюю силу. Помню, как чужая память принесла мне множество колыбельных, с начала мира, с каждого его закоулка. И я пела, и пела, и не было больше солнца, и не было больше неба, и все, что осталось вокруг — это крохотная избушка, и рядом была только старуха, которая медленно умирала. А потом пришел ты.

Она как будто и сейчас пела, и Даня, завороженный, убаюканный незаметно для себя покинул топчан и опустился перед Полей на колени. Вот оно небо — прямо в ее глазах. Вот оно поле — в ресницах и волосах. Вот он ветер — в ее голосе. Что может быть хуже для свободного духа, привыкшего к вольным просторам, чем оказаться заточенным в крохотной избушке?