Книга Дочь атамана, страница 110 – Тата Алатова

— Многие годы его отец питается колдовством, продлевая и продлевая себе жизнь, — ответил Драго Ружа, — чего еще ожидать.

Гранину поплохело: а ну как и кровь Саши Александровны подобна крови Андре? Неужели и она не жилец на свете и только лядовские жизненные силы питают ее?

— Ты пришел ко мне за помощью, — не спрашивая, но утверждая, проговорил Гранин, — твое колдовство вернее убьет мальчика, нежели спасет его.

— Я не умею спасать, — ответил Драго Ружа с усмешкой, — только проклинать. И ты прав, лекарь, я пришел к тебе за помощью.

— Значит, ты не сделаешь ничего худого в этой усадьбе, — напевно, входя в лад с лекарской своей натурой, сказал Гранин.

— Не сделаю, — эхом откликнулся колдун, и бесовской ком за его спиной зашипел, недовольный этим обетом.

Черти, сколько их было там, жаждали добычи, и Гранин надеялся, что Драго Ружа повелевает ими, а не они им.

— Ступай-ка ты из флигеля, только к лошадям не суйся, а то они всю конюшню разнесут, — предписал он, вернувшись к сундуку, и достал веник чертополоха, — скажи Шишкину, что я распорядился пристроить тебя на ночлег подальше от конюшен и барского дома. Ничего, переночуешь с рабочими. Здесь дурно будет твоим бесам от лечения моего, как бы не взбеленились совсем. Святки — не время для шуток с нечистью. А я приду к тебе, как сумею.

Колдун молча кивнул и исчез, как и не было его, и Гранин тихонько перевел дух. Все-таки плохо подле того было, ознобно.

Выглянув в окно, он убедился, что Шишкин с атамановскими служивыми перехватили Драго Ружа и повели к хозяйственным постройкам.

Охрана несла караул вокруг дома, плотным кольцом выстроившись в цепочку. Главное, чтобы Саша Александровна сама не бросилась в пучины безрассудства. Впрочем, с Марфой Марьяновной не забалуешь.

Это дед с отцом были бессильны перед девицей, а кормилица оставалась непоколебимой.

Гранин кинул ветку чертополоха в топку печи, там немедленно затрещало, зачадило, едкий дым поплыл по комнатам, но в то же время дышать стало легче, свободнее.

Пусть сгорает, улетает в дыму все плохое, а остается одно хорошее.

На печь Гранин бросил совсем тонкий тюфяк, раздел мальчика донага, перенес его на подготовленную лежанку, подбросил дров в огонь.

Прокалить-прогреть до горячки, чтобы вдохнуть тепло в ледяные руки и ноги, — это одно.

Но как очистить ту гущу, что текла в его жилах?

Кровопускание доконает мальчика.

Гранин положил ладонь на чахлую грудь, закрыл глаза, вслушиваясь в неровное сердцебиение, пытаясь поймать его мелодию — странную, рваную, но повторяющуюся.

И так жалко стало это крохотное сердечко, которое старалось изо всех своих невеликих сил, что Гранин решился на отчаянное.

Ведь все равно, сказал он себе, ребенок умирает. Можно ли сделать еще хуже?

Мысль, возможно, была странной, но не мог же он просто смотреть на это угасание, не делая ничего из боязни ошибки.

Если есть способ вывести из раны гной, то можно, наверняка можно вывести из крови отраву.

С этого мгновения Гранина покинули и жалость, и сомнения. Осталась лишь нещадная решимость лекаря, делавшего свою работу.

Руки помнили, как правильно растолочь траву, разум сам собой просчитывал соразмерность подорожника, льнянки, тимьяна и белой ивушки, губы бессознательно шептали нужные наговоры, и слова придумывались легко, выстраиваясь в нужном порядке.