Книга Дочь атамана, страница 55 – Тата Алатова

В эти слова Гранин выплеснул все свои мечты — о том, что обрел свободу и нашел своих сыновей, и теперь живет вместе со старшим, и нянчит внуков.

Весточка, которую Саша Александровна так ждала от старика лекаря, вышла довольно внушительной, с цветастыми подробностями дома, детей, палисадника с цветами.

Выходило, что все сложилось для бывшего узника замечательно, и совершенно непонятно, отчего Саше Александровне вздумалось плакать, читая об этом.

— Михаил Алексеевич, — прошептала она жалобно, смяла письмо, порывисто вскочила, открыла заслонку печи и выбросила его в топку, — я только надеюсь, что вы сделали это с добрыми намерениями, а не в насмешку.

— Что? — глупо переспросил он.

— Да разве я вашей руки не знаю! Списки провизии, которые Марфа Марьяновна в деревне покупает, сама ей и читаю, не умеет она. А что касаемо лекаря, то я ведь ему жизнью обязана, — Саша Александровна, прижавшаяся спиной к беленому боку печи, казалась резкой тенью на белом полотне. — Я ведь его сердцем чувствую. В беде мой лекарь, в большой беде, а вы мне тут сказки подсовываете! Мне сны снятся, — она поежилась, обхватила себя руками, — такая страшная тень у него за спиной, вот-вот поглотит. Какой уж тут палисадник!

Гранин молчал, не зная, что и думать.

Только снов провидческих в этой запутанной истории им не хватало.

Саша давно приметила: у Михаила Алексеевича настроение портилось всякий раз, когда она упоминала о старом лекаре. И хоть ей никак не удавалось понять причин этого, она все равно старалась лишний раз не огорчать человека, который и без того скорбел в своем вдовстве.

Поэтому липовое его письмо расстроило ее и растрогало сразу. Она даже поверила на минутку — но потом ей бросились в глаза слишком округлые буквы, похожие на птичек галочки над «п» и «т», подобная пауку «ж», резвые завитушки у «р» и «д».

У Михаила Алексеевича даже слова «яйца» и «простокваша» приобретали некий поэтический флер, и Саша порой повторяла их очертания пальцем, гадая, как же мог деревенский мальчик научиться так виртуозно владеть пером.

О своем детстве он обмолвился лишь однажды, но она запомнила: «А овцу от барана я уж как-нибудь отличу, будьте уверены. Я ведь вырос в деревне».

Саша и сама не понимала, зачем хранит все его слова и оговорки, нанизывая их, как жемчужины на нить. Ей казалось, что она не видит чего-то, что находится на самом виду, будто ее слепит яркое солнце.

И пока в топке догорало письмо, Саша смотрела на Михаила Алексеевича и спрашивала себя: да говорила ли она ему хоть когда-нибудь о том, что у лекаря было два сына?

Даже собственная безобразная внешность перестала ее огорчать, вот как все обернулось!

— Михаил Алексеевич, — она оттолкнулась спиной от печи, шагнула к нему, растревоженно вглядываясь в растерянное лицо, — вы написали это письмо из жалости, допустим, но уж больно подробно у вас получилось. Объясните же мне, откуда вы так много знаете о моем лекаре?

Черты его лица заострились, будто состарились, а из глаз хлынула топкая вековая тоска, от которой Саше стало холодно и страшно.

— Извольте, — ответил он безжизненно, мертво, — мне рассказал о своем пленнике великий канцлер. Я здесь его волей — в качестве шпиона за вами, Саша Александровна.

Земля не разверзлась у него под ногами, и молния его не поразила, и это так удивило Сашу, что она просто несколько мгновений стояла и терпеливо ждала кары небесной.