Книга В самом Сердце Стужи. Том II, страница 95 – Александр Якубович

И если моему мужу удастся купить безопасность и процветание Херцкальта за хлеб, причем за хлеб не в качестве дани, а через меновую торговлю, это будет огромным достижением.

Пусть за него король Эдуард может приказать снять голову с плеч.

Мне казалось, что я достаточно хорошо изучила Виктора Гросса за эти месяцы и теперь была просто уверена в том, что он выберет этот самый рисковый, но при этом самый эффективный способ улучшить положение своих земель.

Но главное, чтобы он вернулся живым. Ведь никогда не знаешь, что может случиться в северных лесах, куда он направился.

— Миледи, вы так задумчивы… — Лили укрыла мои плечи плащом, ведь уже вечерело, и в приоткрытые ставни стал задувать морозный ветер.

Я же продолжала сидеть с шитьем в руках, но моя игла давно перестала двигаться. Я только смотрела куда-то за горизонт, размышляя о прошлом, настоящем и будущем.

— Вы будете ужинать? Приказать накрыть на стол? — спросила служанка.

Я повела плечом, пытаясь сбросить накатившую тоску и оцепенение.

— Принеси просто хлеба, сыра и вина. Я перекушу здесь, — ответила я.

Коротко поклонившись, Лили исчезла в коридоре, я же попыталась хотя бы закончить последний стежок.

Есть не хотелось, во всяком случае, не за пустым столом. Когда барон убыл в Атриталь, чтобы доказать вину бывшего бургомистра Легера, мне не было столь тревожно. Наверное, потому что исходя из моего обширного жизненного опыта, я понимала, что эта история не может разрешиться как-то плачевно. Сейчас же все было крайне неопределенно, крайне запутанно и сложно.

Что скажут охотники?

Как отреагируют варвары?

Не грозит ли моему мужу опасность?

Я из всех сил старалась не делать этого, но мои воспоминания все возвращались и возвращались к моей первой и второй жизням. Я вспоминала то чувство, что жгло в груди, вспоминала руки, нежно касающиеся моей шеи и плеч, скользящие по бедрам пальцы и горячее дыхание над ухом. Я вспоминала все это и сравнивала. С широкой спиной барона, которую я наблюдала каждую ночь в нашей постели, с его волевым взглядом и острым профилем, с его черной бородой, которая у столичных повес вызвала бы только хохот и отвращение. Сравнивала, и понимала, что последнее сейчас вызывает во мне намного больше душевного трепета, чем все тревоги и переживания прошлых жизней. Образ Виктора Гросса в черном доспехе верхом на коне, за столом со странным железным пером для письма в руке или вовсе, выходящего из-за ширмы в одной лишь льняной простыни на бедрах — все это было намного ярче воспоминаний, которые, казалось, будут мучать меня целую вечность. Память о моей первой, истинной жизни, отпечаталась в моей душе каленым железом, и все последующие перерождения я тащила этот груз, этот невыносимый груз наивных заблуждений, безобразных страстей и бесполезных сожалений.

Они, воспоминания, отравляли каждую мою бытность. Каждый мой путь, что я начинала заново, стоял на фундаменте из обид и страхов.

Сейчас же, с удивлением для самой себя, я открыла в своей душе новую дверь для новых переживаний. Нет, они не могли перечеркнуть всего, что случилось со мной в предыдущих жизнях. Они не могли стереть мне память или избавить от душевной боли, что терзала мою суть день за днем, год за годом, жизнь за жизнью. Но эта дверь, за которой меня терпеливо ждала фигура в черном доспехе и столь раздражающем меня глухом шлеме, фигура с пером в руках или глиняным горшочком, массивная фигура Виктора Гросса отбрасывала на все эти переживания огромную тень. Заставляя их если не исчезнуть, то поблекнуть и потерять краски.