Книга Госпожа преподаватель и Белый Феникс, страница 18 – Марика Полански

Несколько секунд тишины, а потом по аудитории прокатилось робкое «Да, понятно… Чего уж тут непонятного?»

— Полагаю, мы с вами быстро найдём общий язык, — я улыбнулась как можно доброжелательнее. — Я человек нервный, но добрый. Злить не советую. Не учить и забывать про лекции — тоже. Вопросы есть?

— У меня, — поднял руку рыжий студент и дрожащим голосом спросил: — Госпожа де Вальдан, а… а сколько мне ещё сидеть вот так… с кинжалом перед носом?

Я едва сдержалась, чтобы прилюдно не хлопнуть себя по лбу.

На рыжего было жалко смотреть. На побелевших висках проступили капли пота. Он сидел, боясь пошевелиться. Лишь умоляюще скосил на меня карие глаза, перед которыми, казалось, вся жизнь пробежала.

Мило улыбнувшись, я вытянула руку с кружкой и скомандовала: «Мерлено!» В ту же секунду чай с тихим плеском вернулся в кружку.

Послышались вздохи облегчения. Рыжий едва держался, чтобы не сползти под парту. Однако желание болтать отпало у него. Останешься тут разговорчивым и весёлым, когда преподаватель внезапно начал угрожать чайным ножом?

— О! Чайочек остыл. Какая прелесть! — я отпила маленький глоток и довольно улыбнулась растерянным студентам. — Итак, когда мы поняли всю важность изучения этого древнего, но такого нужного языка, предлагаю начать наш урок.

Одних людей сводит судьба;

Других — ядрёный случай.

— Но ведь она же его не любит! — удивлённо пробормотала я и перевела взгляд с картины на пёструю брошюру.

Маленькая матовая книжица толщиной всего в пятьдесят страниц печально зашелестела, как будто говоря: «А я здесь при чём? Не любит, так не любит». Сунув нос в буклетик, я перечитала крохотную заметку и снова воззрилась на картину.

«Любовь над крышами домов Суантре» считали самым откровенным полотном современности, а Жана-Огюста де Маньо, написавшим его, едва ли не первым скандалистом и нарушителем моральных основ. А всё потому, что художник осмелился изобразить обнажённые тела, переплетённые в любовном экстазе. Для Велантры, страны чопорности и приторной до зубовного скрежета добропорядочности, подобное считалось верхом аморальности.

Поборники нравственности всех мастей уже успели оплевать картину и её создателя. В прессе даже требовали запретить выставку де Маньо в столице, поскольку «подобная мазня растлевает молодёжь и уничтожает идею духовности и преобладание духа над телом».

Впрочем, выставку не запретили. Более того, она имела оглушительный успех. Самое забавное, что те, кто громче всех кричал о губительном влиянии картины на неокрепшие юношеские умы, толпились возле полотна. «Видимо, для того, чтобы потом в будуарах обсуждать, какой плохой художник и как отвратительно он влияет на подрастающее поколение», — с усмешкой подумала я, краем глаза наблюдая за посетителями галереи.

Был поздний час, однако люди не торопились расходиться. Дамы в цветастых платьях, прикрывая раскрасневшиеся лица веерами, с любопытством бросали взгляды на картину. Мужчины же с видом знатоков, повидавших лучшие образцы искусства, всматривались в детали. Хотя со стороны было заметно — их занимает не перспектива, не техника работы, а именно обнажённые тела в центре.

Я едва смогла пробиться к картине, чтобы разглядеть то, что так взбудоражило общественность. И, честно говоря, ничего, кроме разочарования, не ощутила.