Книга Боярышня Воеводина, страница 88 – Елена Милютина

Михаил не мог отказать старому воину, но не знал, куда бы направиться, что бы не маячить на глазах у снующих по терему слуг. Николай предложил пройти в каморку, которую им с Денисом выделила Агафья, он сложил там своею амуницию, а спали они вместе с дружинниками.

Вошли, сели на нары, предназначенные для сна. Николай сидел, повесив голову, и как-то не торопился начинать. Было видно, что ему трудно начать разговор. Он решил помочь.

— Что случилось, дядька Николай? Что тебя беспокоит?

— Вы только скажите, княжич, это правда, что вас к Аглицкому королю весной пошлют?

— Не уверен полностью, что к королю, но, скорее всего, пошлют в Европу.

— Эх, незадача! — совсем поник старый воин.

— Да объясни ты мне, в чем дело, может, чем помочь смогу.

— Думал я, при вас остаться удастся. Может, снова на воеводство пошлют, тут я и пригожусь! А в Европах я вам без надобности!

— Не в том дело, Николай, что в Европе, если бы я при посольстве там был, взял бы тебя с собой, но, скорее всего, я сам по себе буду. И не с русским именем, а с франкским, или с аглицким. Понимаешь, что это значит? Не могу я взять тебя даже слугой. На годится физиономия твоя рязанская, да и языков ты не знаешь, не удастся за иноземца выдать.

— Шпионом, значит?

— Можно и так назвать. Нам сейчас как воздух мир необходим, на каких угодно условиях, вначале со шведом, те сами не прочь его заключить, им с поляками потягаться хочется, споры у них давние. А что бы переговоры хорошо провести, надо знать, какие настроения, в войсках, у знати, у королей, наконец. Так что, скажем так, разведка нужна. Понял?

Николай кивнул.

— Вон, мне даже волосы Шереметьев стричь запретил. Сказал, отращивать. Там мода пошла на длинные волосы. Но, по-моему, ты мне не все говоришь. Давай, выкладывай все, что на душе.

— Так как бы это выложить, чтоб вас не обидеть?

— Считаешь, я обидеться на прямую речь могу? На правду? По-моему, ты со мной достаточно времени провел, что бы узнать.

— Хорошо, правду, так правду. Но не обижайся, княжич, щадить не буду! Так вот, когда мы после того боя у Острочей в Устюжен воротились и весть о вас в Москву передали, то и гонцов, и всех выживших наказали, кроме меня. Разогнали по дальним гарнизонам, куда Макар телят не гонял. Я раненый лежал, тяжело. А наказать, прежде всего, должны были меня. Я же начальником всей стражи был. Но приехал ваш батюшка, да Шереметьев, велели лежать тихо и не высовываться. А гонцам отвечали, что чуть не присмерти. Спрятали. А потом, как вы приплыли, к вам быстро приставили. И вот, теперь и не знаю, как мне дальше быть. И кто я. Я же до сотника уже дослужился. Мне пенсион должен был выйти, как вернемся, я на клочок земли рассчитывал, дом хотел ставить. Теперь боюсь даже нос высунуть. Хоть все и закончилось хорошо. Вот какая у меня беда. Да еще, если уж говорить, так все. Никогда не думал о свадьбе, а здесь девицу встретил, и до того она мне по нраву, что готов хоть завтра с ней под венец идти. Да только что я ей предложить могу? Бродяга, разжалованный сотник, ни кола, ни двора. А она при месте хорошем, уважаемом. Вот и маюсь. Думал вас на воеводство какое направят, и я бы с вами, да только не судьба.

Николай тяжко вздохнул. Михаил сидел и сгорал со стыда. Ему и в голову не пришло подумать, что будет с воинами, их с Мишей сопровождавшими. Как их выходка на них отразится. А вот пример — разрушенная жизнь старого, достойного человека! Нет, Николая бросать нельзя. И возвращаться на царскую службу ему тоже нельзя. Выместят на нем злобу и Салтыковы и тетка их. До него не дотянутся, а на старом воине, совершенно безвинным отыграются! Что же придумать?