Книга Боярышня Воеводина, страница 9 – Елена Милютина

Сколько он просидел, не понял. Но очнулся, когда почувствовал что-то неправильное в порыве ветра. Принюхался, точно! Ветер пах дымком. Слабым, еле заметным, но дымком! Значит, люди в той стороне! У него как бы проснулись новые силы. Он попытался поднять Михаила, бесполезно! Тогда решился. Скинул с себя шубу, перекатил на нее бредящего Михаила, надел ему на голову свой уцелевший треух, не дай Бог, голову простудит, мозговая горячка начнется! Перехватил полы, и потащил тяжелое тело против ветра. Дымок становился все отчетливее, но силы таяли. Открылось кровотечение в раненой руке. Запах дыма есть, но впереди все такой же густой лес! Наконец, показалась полянка. Но ни огонька, ни следов! Миша уже полз из последних сил. Упал, и почувствовал, что уже не встанет! И он закричал в отчаянии. Вдруг услышат? Но вой ветра заглушал все звуки, уносил его жалкий крик в другую сторону. Тогда он прополз, подтягивая свой груз еще несколько метров, впереди уже ясно виделась большая тень. Жилье! Люди! Спасение! Но сил уже не было. Там, совсем рядом убежище, тепло, но до него не доползти! И утром, люди, явно боящиеся выглянуть и посмотреть, кто к ним приполз за помощью, найдут два трупа, занесенных снегом. Он снова закричал, хоть горло и саднило и получался больше хрип, чем крик, и снова пополз к такому близкому спасению. До крыльца, уже отчетливо видимого в сумерках, оставались считанные сажени. Так близко, и так далеко! Он даже не сообразил оставить Михаила, доползти одному и постучать! Выпустить полы шубы казалось ему невозможным! И тут дверь в избушку распахнулась и на пороге появилась тень. За ней вторая.

— Помогите! — из последних сил прохрипел он и упал лицом в снег.

— Бабушка, смотри, двое! Что делать будем? Платье наше, русское, свои! Давай в дом занесем, там расспросим.

— Подожди, Анюта, боязно, кто такие, не знаем, горница у нас одна, не запереть, в сенях холодно. Все-таки двое мужиков. Откуда взялись, неизвестно! Хотя… погоди-ка!

Тут один из лежавших на снегу людей застонал и забормотал что-то невнятное. Агафья сошла с крыльца, склонилась над человеком, лежащим на разодранной в клочья, когда-то богатой шубе, пощупала голову, и кивнула внучке.

— Этот болен, жар сильный, горит весь. И ранен, бок распорот. А этот его тащил, видно, на своей шубе, так как сам в одном кафтане! Придется в дом нести! — вздохнула старушка — как бы только болезнь не заразная, хотя о море никто в округе не слышал! Не вовремя Гашка ушла, придется нам с тобой вдвоем в горницу нести. Давай за ноги берись!

— Бабушка, давай ты за ноги, полегче все же!

— Цыц, тебе еще детей рожать, а мне уже все равно, так что бери за ноги, подожди, шубу с него снимем, тяжелая, боярская, все легче будет!

Сняли шубу, шапку оставили, занесли в комнату. Пока положили на пол, у печки, пошли за вторым. Тот подняться пытается, и что-то сказать. Хорошо, значит сам дойдет! Помогла Анюта на ноги встать, плечо подставила, завела мужика в избушку, усадила на лавку у стола. Бабушка шубы подобрала, в сени занесла, завтра посмотрит. Дверь затворила, засов задвинула, занавеску плотную на окно спустила, и засветила ценность великую — свечу.

Первым делом больного осмотреть решила. Совсем молодой отрок, лет 16–17, только усики пробиваться стали. Темно-русые волосы стрижены в кружок, слиплись от пота. Кафтан зимний, суконный, горностаями подбитый, сукно тонкое, на груди галуны золотом шитые, ворот и обшлага тоже. Дорогой кафтан. Верхние порты тоже на меху, бархатные, сапожки сафьяновые, с меховой же подкладкой Шуба была не длинная, с разрезами, на соболях, явно дорожная, что бы на коня садиться удобно. Рукавицы мехом внутрь. Пояс дорогой, шелковый, плетеный, узорчатый. Левый бок кафтана прорезан и испачкан в крови. Смотреть надо, что за рана. Не из-з нее ли жар?