Книга Полукровка для звездных покорителей, страница 74 – Любовь Сливинская

Дайонас вносит меня внутрь.

— Опусти меня, Дайонас, — прошу я. — Я должна помочь Вервексу позаботится о раненном…

Дайонас прижимает меня к себе еще сильнее и убрав прядь волос с лица говорит:

— О тебе самой надо позаботится, храбрая маленькая землянка…

Тело ноет от усталости, а кожа на лице, руках и бедрах горит, но я упрямо сжимаю губы.

— Ты не понимаешь, — возражаю я, упираясь ладонями в твердую грудь мужчины. — Кроме Вервекса я единственный врач… я должна… Сейчас будут возвращаться остальные и…

Мне очень непросто произносит эти слова — слишком я боюсь и переживаю за Алькиора и Вайлена.

— … среди них могут быть еще пострадавшие.

Дайонас поправляет мои спутанные волосы, и я краснею.

Понимаю вдруг в каком предстаю перед ним виде — грязная, в изорванной одежде… исцарапанная и пропахшая болотом.

Становится стыдно.

Я пытаюсь вывернуться из кольца объятий, но Дайонас только крепче прижимает меня к себе.

— Больше ты никуда не денешься, — шепчет он, наклоняясь близко-близко.

И, несмотря на мои сопротивления, несет меня вперед.

Его мускулистые руки крепко обхватывают меня, обволакивают и, словно, крылья уберегают от всего.

Приятное тепло исходит от него, а аромат его кожи быстро вытесняет неприятные запахи, которыми кажется пропиталась моя кожа.

Повинуюсь ему. Кладу голову на плечо и прикрываю глаза — давно забытое ощущение безопасности окутывает.

Дайонас быстро идет по темноватым переходам космолета.

Этот корабль значительно меньше, уже и теснее, чем прежний звездолет протари.

Он вносит меня в небольшую каюту: глухую — без окошек или иллюминаторов, с единственно узенькой кроватью на ней и небольшой дверью на противоположной стене.

— Там ты можешь принять душ, — он бережно опускает меня на пол, но продолжает обнимать руками.

— Спасибо, — несмело поднимаю глаза и тут же опускаю их.

Дайонас смотрит на меня с такой нежностью и любовью, что я вспыхиваю мгновенно.

— Мы так боялись, что потеряли тебя, — произносит он глухо, и голос его дрожит от переполняющих чувств.

Киваю.

— Я тоже, — отвечаю и прижимаюсь к нему еще сильнее, словно до конца не могу поверить, что он рядом и все почти закончилось.

Иду в душ и скидываю с себя обрывки одежды.

Теплая вода пахнет немного странно, но чистая и ее много — а это главное.

Смываю с себя грязь и с ужасом вижу красно-белые следы ожогов на руках.

Вода стекает по ним вызывая жжение, и такое же жжение на лице, шее и частично на плечах.

Боль нарастает, и только усилием воли я давлю панику.

Даже если я обожжена вся, полностью, то самое первое, что нужно сделать — очистить раны от грязи.

Тщательно моюсь, хотя чистая вода больше не дарит мне прежнего наслаждения.

Зубы стучат, тело горит, а мысли о том, что я обезображена не оставляют меня.

Выхожу из душа и стираю белый конденсат с зеркала.

Вздрагиваю и запираю крик внутри себя — кроме царапин и синяков, мое тело просто обезображено многочисленным, почти сплошным покровом ожогов.

Меня бьет дрожь.

Так вот, что он имел в виду, говоря о заботе.

Дрожь усиливается.

Он видел меня такой… обезображенной. Они все видели!

Стараюсь быть врачом — безучастным холодным профессионалом, но… не могу не думать, о том чувстве брезгливости и омерзения, которое должен вызывать мой внешний вид.

И как мне теперь показаться им на глаза.