Книга Лисы и Волки, страница 90 – Лиза Белоусова

Боль сковывала плоть. Я совершенно не помнил, как добрался до туалета, который, к удаче, находился всего лишь в паре метров от кабинета. Все, что отпечаталось в памяти, – десять минут бездвижного лежания на полу в ожидании затишья. Помню и смутный звук звонка, несколько тяжелых шагов.

Не заметили меня лишь чудом. Наверное, за это стоило бы благодарить цепных псов Изенгрина, смиренно патрулировавших у кабинета. Самим им было совершенно плевать на мое состояние, и они, едва я выбрался, вернулись в помещение. Хотя бы не потоптались, и на том спасибо.

На подоконник я забрался в полубессознательном состоянии, чувствуя, как все внутри натягивается и затвердевает, превращаясь в мрамор. После себя я оставил на раковинах кровавые отпечатки, так как хватался за поврежденную спину, но волноваться о последствиях не получалось. Кость уже встала на место, спасибо Изенгрину, но особой роли это не играло – позвоночник по-прежнему пожирал огонь. Кровь благодаря регенерации уже перестала течь и, судя по ощущению под пальцами, рана от вставшей дыбом кости уже затянулась, превратившись в шершавый шрам.

Хорошо одно: ярость и злость не чувствуются, ведь их полностью затмевают физические ощущения. А так я бы, наверное, задохнулся от ненависти к волку, позволяющему себе слишком много даже для древнего бога. Мать его после этого сожрет живьем. Но ему это неважно, у него великая цель – вернуть Варвару. И даже Олениха не сумеет его остановить. Это не сарказм – окрыленный происходящим, тем, что его любимая «дочь» просыпается в глубине чужого сознания, он просто отмахнется от всего, что мешает его счастью. В том числе от любимой женщины. Богини. Или все же женщины? Неважно.

Подобное Изенгрин позволял себе редко. Да, он был в некоторой степени жесток, но владел собой. Ему можно было доверять. Наверное, поэтому, привыкнув, что он никогда особо не повреждал мое хрупкое человеческое тело, я и расслабился. А он, узнав, что Варвара совсем близко, так обрадовался, что забыл о необходимости притворяться человеком.

Часы тикали, секунды текли сквозь пальцы, и вскоре я уже вдохнул полной грудью. Туловище больше не тряслось, а жар скопился в запястьях и лодыжках – следом за пламенем накатил озноб.

До конца урока оставалось пять минут, когда дверь предательски стукнула о косяк. Я уже ощущал себя способным на элементарные телодвижения, но было бы куда лучше, оставь меня в покое еще на четверть часа. Пришлось в срочном порядке шевелиться.

Шаги раздались в непосредственной близости от моего укрытия, и внутрь, опершись о хлипкую перегородку, скромно заглянул наш учитель итальянского – молодой человек лет тридцати, которого ласково прозвали Чучелом за копну топорщившихся волос и толстые круглые очки.

– Солейль? – ахнул он. – Что с тобой?

Застонал, словно мученик, я вполне по-настоящему. Прохрипел, упираясь лбом в собственные колени:

– Живот…

Учитель сделал неловкий шаг вперед, но тут же вернулся на место. Протянул руки, пытаясь помочь, но так и не прикоснулся. Кажется, неподдельно испугался.

– Сильно? – пискнул учитель.

Выжатая слеза скатилась по щеке:

– Ужасно.

– Ой, что ж делать-то… Подожди здесь, я медсестру позову!

Нет, что, серьезно?

– Вы только побыстрее…

– Разумеется! – выпалил Чучело и вылетел прочь.