Книга Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе, страница 29 – Аля Кружинина

– Можно я тебя еще поцелую, – прошептал он.

– Можно, —шепотом ответила я.

Он облизал губы – между губами мелькнул кончик языка. Протянул руку и отвел растрепавшиеся волосы с моего лица. Потом чуть наклонил голову и поцеловал в щеку – и тут же сразу в губы. Просто прикоснулся своими губами к моим и застыл. Его губы были теплые и слегка влажные. Он дрожал. И я тоже. И все.

Потом он молча закончил меня расчесывать и заплел косу. И заплел ее не хуже мамы. Мы вышли из комнаты, я попрощалась в тишину с бабушкой и дедушкой, а он сказал им, что пойдет меня проводить до дома. И мы пошли. Было странное ощущение. Я прокручивала и прокручивала в голове этот наш первый поцелуй. Хотелось снова почувствовать его губы на своих. Но на улице могут увидеть. И мы шли, просто держась за руки. На полпути к дому мы столкнулись с мамой, вышедшей меня встречать. Я еще беспокоилась, что она заметит, что с прической что-то не так. Но мама ни о чем не догадалась.

Время шло. Странно, но в какой-то момент я вдруг снова начала замечать время. Стала замечать, что иногда его не хватает на что-то интересное, а иногда оно идет как будто мимо и все вместе с ним проходит мимо. Мимо проходили осень, зима, и я снова обнаруживала, что осенью бывает противно, сыро и тоскливо и что зимой не всегда хочется гулять, а тянет остаться дома с одиночеством и книжкой.

Мы продолжали встречаться с Мишкой. Ездили вместе на электричке, ходили в школу, гуляли в свободное время, держась за руки, и иногда целовались, как в тот первый раз. Именно с тех пор он стал чаще бывать у нас дома.

Мне казалось, он нравился маме. Говорить с ней о Мишке я не спешила. Был суеверный страх: поделишься своими чувствами – и все сразу исчезнет. Раз – и перестанешь чувствовать все, что чувствовал раньше. Однажды, еще в младших классах, я привела домой познакомиться моего нового друга-дачника. Он мне тогда нравился, и хотелось поделиться этим с мамой. Но было достаточно одного ее незаинтересованного холодного взгляда, чтобы мои чувства к другу улетучились. Само по себе это было странно и неприятно, как будто у меня что-то отняли. И с тех пор я просто перестала кого-либо приводить домой, чтобы мои чувства оставались при мне и их никто не мог отобрать. Поэтому и в этот раз свои чувства я держала в себе.

Но я все равно многим делилась с мамой, когда мы ходили вечером с электрички. Репетиции теперь заканчивались позже, а темнело рано. И мама всегда встречала меня. Это была наша традиция. Она приходила на станцию и ждала меня у последнего вагона. Подъезжая, я смотрела на нее в окно и махала рукой, а когда электричка останавливалась, выпрыгивала из поезда и бежала к ней по платформе. Она традиционно обнимала меня. Тем временем подходила Леночка. Ей надо было в другую сторону. Мы вместе спускались с платформы, прощались с ней и не торопясь шли домой. Я рассказывала маме про театр, про друзей, про новый спектакль, про мои сомнения и страхи, про наших театральных ребят и про многое другое. Про все, кроме Мишки и личного. Иногда мы уже доходили до дома, а мне еще много чего хотелось ей рассказать. И про Мишку хотелось, но я не могла. Изнутри меня распирали невысказанные эмоции и хотелось кричать. И вот тогда я придумала каркать. Каркать, как каркают вороны перед дождем. Просто кричать ААААА или ООООО мне казалось странным. А каркать – другое дело. Это было понятно. Каркать – это как освобождаться от чего-то внутри. Может, от самой себя, становясь на некоторое время преддождевой вороной. Чтобы забыть о себе на время, я каркала очень старательно, сосредоточенно, полностью вкладываясь в этот звук, выкаркивая его на выдохе и высоко задирая голову. Для меня было важно не сфальшивить в этот момент. Мама не мешала и не возражала – как ни в чем не бывало шла рядом и иногда улыбалась: каркать, так каркать. Значит, так надо. Она разрешала мне быть вороной. На улице в такие моменты никого не было – только мы вдвоем. Думаю, для нее это тоже было частью нашей традиции. Мне самой, причем, мои действия не казались тогда чем-то странным. Наоборот, я думала, что это здорово. А главное, после этого ритуала мне становилось легко и спокойно. Я не могла объяснить, почему именно надо каркать, а не лаять, жужжать или реветь, как застрявший в болоте бегемот. Может, потому, что мне всегда нравились вороны – хитрые, умные, деловые, бесстрашные, независимые, целеустремленные и всегда уверенные в себе, даже когда у них проблемы? Может, это придавало мне вороньего бесстрашия и уверенности?