Книга Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе, страница 41 – Аля Кружинина

Вырываться не хотелось.

– Не знаю. Про Вальку обидно, но плевать. Прощу. Когда пьют – не люблю. Пьяниц не люблю. Понимаешь? Запах алкоголя не люблю и когда человек дурной становится. Обещай мне не пить больше.

– Обещай не бросать – обещаю не пить, – хитро улыбнулся Мишка и крепче прижал к себе.

Я вырвалась:

– Что ты смеешься? Это не шутки!

– А я и не шучу! Не бросишь – клянусь, что не буду пить.

– Так нечестно. Это шантаж.

– Ладно, Аля, не сердись. Что ты… Я обещаю. Только слабые так – с горя. Я знаю. Тем более если в команде узнают, я вылечу сразу.

И я поверила. Потому что очень хотела поверить. И потому что я доверчивая.

Мишка и правда изменился. Повзрослел? Он уже не был таким прилипчивым и мягким плюшевым мишкой, как в наш первый период. И мне это нравилось. Он не душил своими чувствами. Мы даже в школу и из школы могли ходить теперь отдельно. Как будто тогда, на заре наших отношений, нам было важно, чтобы все окружающие видели, что мы вместе, радовались за нас или завидовали нам. Теперь нам этого было не надо.

В школе спокойно приняли, что мы снова сошлись, – то ли Мишка разобрался, то ли всем уже надоели его приключения и они смирились.

В конце мая у нас в театре была премьера. Я позвала Мишку. Боялась, что он обидится, если я его не позову. Но он не захотел идти. Сказал, что если увидит меня на сцене, то будет очень переживать за меня. Я не очень расстроилась. Во-первых, я бы тоже разволновалась и начала сбиваться. А во-вторых, театр все-таки был для меня чем-то совсем личным. Там были друзья, единомышленники, свои отношения, свои шутки, свои радости, понятные только нам. Это была моя вторая жизнь, в которой Мишке не было места. Я пока не могла представить, как бы эти две части моей жизни совместились. Думаю, Мишка чувствовал это и ревновал к театру. Может поэтому и идти отказался. Он хотел быть для меня всем. Узнав, что мне нравится, когда наши ребята в театре играют на гитаре и поют, он даже раздобыл где-то гитару, выучил на ней песню про несчастную любовь неандертальцев и спел мне:

Ты тогда качалась на лиане,

Не сводя с меня мохнатых век.

Ты была уже не обезьяна,

Но, увы, еще не человек.

Песня была смешная, а Мишка трогательный. Правда, вскоре гитара ему надоела и он ее забросил. Но приятные воспоминания остались.

Пожалуй, это было наше самое счастливое и романтическое время – конец весны и лето. В начале лета он съездил на сборы, а потом уже до самого сентября мы были вместе.

Мы были настоящей маленькой семьей. Вместе гуляли, вместе ходили в кино, вместе ездили в гости к его друзьям. Он приходил ко мне домой, и мы сидели, пили чай и болтали. Иногда к нам присоединялась мама, а то и сестра, когда была в хорошем настроении.

А иногда мы с Мишкой уходили «путешествовать». Это были дальние прогулки за пределами нашего поселка, где мы были предоставлены только сами себе и никто нам не мешал.

Недалеко от поселка, за железной дорогой и торфяными полями, находился старый заросший парк. Он не был похож на типичный городской парк с прямыми аккуратными дорожками, лавочками, ухоженными клумбами и подстриженными кустами. Наоборот, он больше напоминал волшебный лес, пересеченный в разных направлениях гравийными дорожками. Огромные старые шишковатые кривые лиственные деревья и темные лохматые ели, некошеная трава и пушистые папоротники делали его первобытным, диким, таинственным – «парком с характером».