Книга Мой Тёмный Амур, страница 85 – Алексей Гришин

Я с трудом вспоминаю, как ощущается желание раскрыть крылья. В юности мне нравилось любоваться ими, но как же давно это было! Под лопатками щекочет, и они проступают из воздуха так легко, словно никогда и не исчезали. Они белоснежные, меньше и легче, чем у Валентина, и выглядят хрупкими. Ощущать их приятно. Я не могу вспомнить, почему так давно не раскрывала их даже наедине с собой.

Крыльями я обнимаю Валентина, чтобы хоть куда-то их деть. Дотрагиваюсь перьями до его спины, и он тихо стонет. Мне хочется открыть шторы на окнах, чтобы рассмотреть выражение его лица.

На несколько секунд мы замираем неподвижно, глядя друг на друга. Все это так непривычно, так ново, и я с трудом вспоминаю, что затеяла эту авантюру ради спасения собственной жизни. Сейчас я кажусь себе такой оглушительно живой, что трудно представить, будто все это может через пару дней просто оборваться.

Я дразняще провожу крыльями по спине Валентина, и выражение его лица становится очень открытым. В его глазах сейчас есть что-то сломленное, печальное, что-то, что он обычно не показывает, и я глажу его снова и снова, чтобы прогнать эту грусть. А потом ерзаю на его крыльях, устраиваясь удобнее. Это вызывает у Валентина неловкий смешок, и я не понимаю, приятно ли ему. Повторяю движение, а потом кладу ладони на плечи и целую его в губы.

Он сразу отвечает, ласкает мои губы, стонет. Я ласкаю его руками, крыльями, языком, демонстрирую доверие и, как ни смешно, благодарность. Валентин здесь, он рядом, он пришел мне на помощь, когда это было так нужно. С ним очень хорошо. То, что с Ацисом стало бы болезненной возней на острых шипах, с Валентином превращается в волшебный обряд, секрет, разделенный на двоих.

Шипы колют наши голые ноги, но это уже не мучительно, наоборот – добавляет происходящему остроты. Я чувствую, что Валентин возбужден, что ему тоже нравится, и это заставляет меня желать его еще сильнее, а мое желание сильнее подстегивает его. Это игра, молчаливый обмен репликами, шаги навстречу, как в танце.

– Розы тебе идут, – шепчет Валентин между поцелуями.

Такое впечатление, будто эти глупые слова срываются с его губ помимо воли – он увлечен и не так уж сильно думает о том, что говорит. От этого в груди разливается тепло. Я провожу кончиком крыла по его позвоночнику и обхватываю ногами его бедра.

– А тебе идут крылья, – бормочу я и, только озвучив свои мысли, тоже понимаю, что никогда не сболтнула бы такую ласковую банальность, будучи в своем уме.

Выясняется, что быть не в своем уме удивительно приятно. Валентин мягко хмыкает и входит в меня. Сегодня это ощущается особенно ярко. Мне так хорошо, что на глазах выступают слезы. Когда мы только познакомились, я обещала себе не плакать при Валентине и ни о чем его не просить, но сейчас я плачу и прошу.

– Пожалуйста, – голос у меня срывается, – не уходи. Никуда не уходи.

Я едва понимаю, что говорю, но все повторяю и повторяю эти не имеющие смысла мольбы. Валентин наклоняется к моему лицу, касается губами моих щек и губ, сцеловывает с кожи слезы и шепот. Его такое по-настоящему заводит: он мелко подрагивает, зрачки расширены, движения бедер становятся отрывистыми и жесткими. Я крепче сжимаю его крыльями, коленями, всей собой, и дыхание у него срывается, словно он давится им.