Книга Мой Тёмный Амур, страница 84 – Алексей Гришин

У меня даже находятся силы покраснеть: чувствую, какими горячими стали щеки.

– Ну так хоть немного получше, – удовлетворенно кивает Валентин и садится.

Я замечаю кровоточащие царапины у него на боку, и мне становится тошно. Да уж, кульминация под вопросом.

– Есть одна идея.

Валентин закрывает глаза и делает нечто такое, что от удивления у меня приоткрывается рот.

* * *

Люди изображают амуров пухлыми крылатыми малышами с луком и стрелами. Насчет малышей они ошибаются, и мне всегда казалось обидным, что духов любви, соединяющих сердца и тела взрослых людей, рисуют в таком неподходящем обличье. Но вот насчет луков и стрел люди правы. Как и насчет крыльев.

И крылья, и оружие мы ради удобства делаем невидимыми, и если лук и колчан со стрелами мы скрываем от взглядов, только находясь среди людей, то крылья скрываем даже друг от друга. Я никогда не видела крыльев Авроры, а она не видела моих. Уверена, своим любовникам они их тоже не демонстрируют.

Показать кому-то крылья, сделав их видимыми, считается у амуров высшим знаком доверия. Примерно на том же уровне, что и поцелуи – ну разве что от демонстрации крыльев никто не умирает. Лично я своих никому не показывала и даже наедине с собой не раскрывала их давным-давно.

И вот сейчас Валентин внезапно раскрывает свои крылья. От неожиданности я вздрагиваю – и от самого факта, и от того, что крылья оказываются черными. Если хоть что-то мне известно о крыльях амуров, так это то, что они всегда белые.

Получается, не зря его прозвали Темным Амуром. То ли они у Валентина сразу были такого цвета, то ли почернели со временем, как его душа. Я завороженно пялюсь на крылья. Они огромные. Я впервые узрела крылья другого амура, и это… потрясающе, если честно. Протягиваю руку и касаюсь перьев. Перья раздраженно распушаются в ответ, и я убираю руку. На ощупь они грубее и жестче, чем мои, но теплые и очень живые.

Как на такое реагировать, я не знаю, поэтому Валентину приходится заговорить первым.

– Это просто разумно, – поясняет он заносчивым тоном, которым, похоже, маскирует неуверенность. Вряд ли он направо и налево светит крыльями, при его-то характере. – Ты забыла, что у каждого амура всегда при себе есть защита от падения с высоты или… ну, например, шипов. Сядь.

Я с трудом сажусь, подрагивая от боли. Валентин раскрывает свое огромное крыло шире и пытается уложить его на кровать. О да, он определенно давно ими не пользовался и потерял сноровку.

– Ложись, – грубо припечатывает он, и я осторожно перебираюсь бедрами на его крыло.

У меня вырывается вздох облегчения. Я уже так привыкла к мучительному ощущению, с которым рвется моя кожа, что лежать на теплых перьях кажется блаженством. Валентин обнимает вторым крылом и ложится на меня, чтобы самому тоже быть подальше от шипов.

– Хорошим тоном было бы показать мне свои, – шепчет он.

Лицо Валентина очень близко, я улавливаю его знакомый аромат, тепло его дыхания, и на душе у меня вдруг становится спокойно.

– Не знала, что в наших отношениях есть место хорошему тону, – произношу я очень тихо, чтобы не спугнуть тишину в комнате. – Я… никому их еще не показывала.

– Я догадался.

Валентин касается носом моего виска, и я издаю сдавленный смешок. Как ни странно, мне почти хорошо: знакомая тяжесть его тела на моем, теплые крылья под спиной. Царапины ноют, но эта боль воспринимается совершенно незначительной.