Книга Призрак дождя, страница 50 – Полина Верховцева

Легче стало только когда чудо-мазь полностью впиталась. И вонь стала не такой ядреной, и жечь перестало. На смену жжению пришла смиренная прохлада, и кожа потеряла в том месте чувствительность.

— Я же говорила, что поможет, — просипела экономка и потянулась за второй банкой. — А это, чтобы синяк быстрее прошел.

— Плевать на синяк. Пусть будет.

В свете последних событий, заполонивших мою жизнь, синяк вообще не казался проблемой, но Роззи была непреклонна.

— Негоже молодой красивой девушке ходить с подбитым боком, будто забулдыге подзаборной.

Забулдыгой быть не хотелось, да и мазь выглядела безобидной – телесного цвета, с запахом фиалок – поэтому я согласилась. Зажмурилась на всякий случай и губы закусила – вдруг захочется поорать, но ничего не почувствовала.

Снадобье ложилось ровным слоем и впитывалось, моментально убирая красноту и припухлость.

— Вот видишь? Как новая. Несколько дней еще помажем и следа не останется, — с довольным видом Роззи закрутила крышку на баночке, — а теперь спать. У тебя глаза слипаются.

Как всегда, она была права. После ванны и лечения я мечтала только об одном – забраться под одеяло и уснуть.

Но когда Роззи ушла и в комнате погас свет, сон не спешил принимать меня в свои объятия. Я лежала и вспоминала, как ярился Эйс, застав меня в парке каменных драконов. Обвинял в том, что я испортила таинственную жемчужину, но сколько бы я ни думала об этом, чувства вины так и не приходило. Наоборот, зрела уверенность, что все я сделала правильно, сделала так, как надо.

Вот только для кого надо – не понятно.

Эйс

Я провел в парке весь день, вечер и большую часть ночи. Смотрел на жемчужину, оскверненную чужими прикосновениями и, затаив дыхание, ждал худшего. Ее пульсация стала другой, не размеренной и тихой, как прежде, а отрывистой, сбивчивой. Она то мерцала отчаянно быстро, как огонек свечи на ветру, то замирала, и когда у меня уже готово было оборваться в груди, снова подавала признаки жизни.

Девчонка эта, будь она неладна! Как посмела сунуться в святую святых и хватать то, что ей не принадлежало?

Я был готов ее разорвать в тот момент, когда увидел возле жемчужины. Она трогала ее! Последнюю надежду нашего рода! Как простую безделицу, как игрушку!

Когда увидел отпечатки – в голове помутилось. В груди зазвенела и лопнула натянутая до предела струна, своим звоном вторя бушующей непогоде. Я будто истощился, превратился в тень самого себя и едва не рассыпался на осколки. Тонул и не мог сделать вдох, лишь глухо повторял сквозь стиснутые зубы:

— Не смей угасать!

Она и не угасала, но кроваво-бордовые очертания девичьих ладней расплывались, постепенно захватывая всю поверхность. Жемчужина, которая еще утром пленила молочно-белым перламутром и серебряными искрами, с каждым мгновением все больше напоминала каплю крови. Живую, испуганную, трепещущую.

Я не знал, как исправить ситуацию. Не знал, что предпринять. В книгах рода Рейнер ни слова не было о том, что делать, если посторонний опорочит своим прикосновением древний артефакт, ни слова не было о том, как убрать багрянец и вернуть прежний размеренный блеск.

Испытывая лютую беспомощность, я приложил свои ладони, поверх чужих отпечатков. Они обжигали, проедали насквозь, вызывали шторм в душе, смятение и мучительную боль, будто кто-то пытался сломать ребра, раздвинуть грудную клетку и выдрать сердце. В какой-то момент становилось совсем плохо, и я чуть не падал, но жемчужину из рук не выпускал. Учился дышать заново, и каждый вдох раскаленной лавой падал в измученные легкие. Кровавая пелена застилала глаза, и я снова учился видеть, подмечая мельчайшие детали и трещины на драконьей морде, недовольно хмурящейся на меня. Пришлось даже учиться управлять своим телом, потому что в какой-то момент накатила слабость, и ноги превратились в мягкую глину.