Книга Призрачная империя, страница 22 – Рина Харос

– Ефим, Андрей, что привело вас ко мне в такую непогоду?

Отец и сын переглянулись, и глава семьи вскинул голову вверх, призывая отпрыска отойти и не вмешиваться в разговор. Дождавшись, когда Андрей отойдет к иконам и начнет молиться, Ефим шумно выдохнул и теперь смотрел куда угодно, но только не мне в глаза. Тишина угнетала, но я не торопил мужчину, поскольку и без слов прекрасно знал, с какой целью он оказался на пороге церкви в такую непогоду. Прошла минута, две, три – и терпение начало иссякать, подобно перевернутым песочным часам, выжидая момент, когда последний золотистый кристаллик опустится на дно. Не выдержав, я спросил учтиво и вежливо – так, как мог, но судя по тому, как дернулись лицо и кадык Ефима, вышло паршиво.

– Вы хотите поговорить по поводу Григория, не так ли?

Брови мужчины взлетели вверх, но он быстро взял себя в руки, кивнул и хрипло начал рассказ, сути которого я не удивился.

– Да, по поводу него. Дело в том, что мне… нам с Андреем кажется правильным отправить мальчишку в мужской пансионат на время, чтобы он смог познать законы Божьи – как правильно молиться, как держать обед и пост. Грише скоро семь лет, а все, что связано с церковью, вызывает в нем…

– Нежелание?

– Да, можно и так сказать. – Ефим выдохнул и начал говорить более уверенно, чувствуя мою поддержку: – Молитвы он не в силах запомнить, в церкви ведет себя так, будто вот-вот упадет в обморок. Кажется правильным, если он какое-то время поживет вдали от дома.

Мужчина замолчал, в надежде, что я сам пойму его посыл и смогу трактовать его правильно. Мне нравилось наблюдать, как сердце мужчины билось о ребра так, что готово было выпрыгнуть из груди, хотя лицо его не выражало ни единой эмоции. Сколько же лет ты вырабатывал такую выдержку, Ефим?..

– Вторая заповедь гласит: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Когда мы любим человека, когда его истинно любим? Тогда, когда спасаем его от его греха, от ада… – произнес я, не без удовольствия наблюдая за тем, как трещит по швам маска отстраненности и холодности, которую мужчина так долго примерял и вживлял в собственное лицо.

– Я знаю, о чем гласит вторая заповедь, отец Константин, но…

Я вскинул руку, призывая мужчину к молчанию. Как бы ни была сильна его неприязнь ко мне сейчас, но перечить он не посмел – слишком вжился в роль праведника и верующего человека.

– Возлюби ближнего твоего, а не сломи его волю. Уверен ли ты, слуга Божий, что это необходимо сыну, этого он желает?

– Он…

– Ни разу не поговорил с ребенком, порожденным от твоего семени, не спросил, что терзает его детскую душу и какие страхи заполоняют нутро. Вместо того чтобы научить сына смотреть своим сомнениям в глаза, решил отправить его куда подальше как нерадивого, оставляя на ребенке клеймо отреченного от Бога. Разве видел ты или слышал хоть раз, как он проклинает нашего создателя или ставит под сомнение его существование?

– Нет…

– Разве может ребенок, не обученный грамоте, выучить наизусть молитвы, которые зачастую не в силах произнести взрослые?

– Нет, но…

Я мотнул головой, встретившись взглядом с Ефимом, отчего тот стушевался, опустил голову и поджал губы так, что они вот-вот готовы были покрыться кровавой коркой.

– Ты разочаровал меня, Ефим. Но все мы слуги Божьи и должны следовать его писаниям и законам. Создатель говорит о том, что всепрощение – вот истинный путь искупления. Приводи завтра мальчика в церковь, я пристрою его в мужской пансионат поближе к столице, чтобы вы смогли получать содержание, которое по всем законам должно принадлежать Григорию.