Книга Сироткам в академии (не) место, страница 122 – Афина Туле

Для него это были "мелкие", "дешёвки", "молчащие игрушки", которым надо быть благодарными, что их хоть кто-то заметил.

И ведь я видел, что в его голове — это даже не самая ужасная часть.

Я глубоко вдохнул и усилил защитный барьер. Без него я бы с трудом удержался на месте. Один из наблюдающих преподавателей бросил на меня быстрый взгляд, но ничего не сказал. Он знал, что происходит. Все уже знали.

Де Гард и его компания — не просто избалованные выскочки, подлецы и засранцы. Они были опасны.

Садисты. Настоящие. Выращенные в тепличных условиях, где им всё позволяли, где слуги молчали, а преподаватели отводили взгляд. И чем дальше я в это погружался, тем сильнее ощущал, как закипает моя магия.

Нельзя. Я должен быть хладнокровным. Это всё запишут. Всё, что я делаю, будет проанализировано и использовано. Я — менталист, и мои реакции опасны.

Но когда второй приятель заговорил о том, что "у сироток и так, наверное, ничего ценного не было, кроме тела", я просто встал.

— Перерыв, — коротко бросил я и вышел в коридор, хотя не имел никакого права распоряжатся.

Я чувствовал, как во мне поднимается тошнота, почти физическая, почти болезненная. Хотелось выдохнуть, только выдох не шёл.

Они знали, что творят. И знали, что почти неприкасаемы.

По закону — да, они были в безопасности. Закон, конечно, говорит красиво: о равенстве, о правах, о магических способностях и шансах на раскрытие дара. Но на деле — если ты без рода, без фамилии, без поддержки, да ещё и без активной магии, ты не человек. Второй сорт. Отброс. А если ты сирота — прости, но даже твоя боль не считается настоящей.

Они могли забавляться с девочками, как им вздумается. Удовлетворять свои желания, ломать чужие судьбы, а потом спокойно возвращаться к учёбе, как ни в чём не бывало. И кто посмеет пожаловаться? Сирота? Та, у кого нет ни отца, ни дяди, ни покровителя, кто живёт за счёт стипендии и боится быть отчисленной в любой момент? Если она вообще окажется жива после всего того, что эти мерзавцы описывали.

Я сжал кулаки. Пальцы побелели, ногти впились в ладони. Боль была уместной. Она не отвлекала — она заостряла.

Алисия.

Мне едва удалось удержаться, когда один из них упомянул ту, что прочно поселилась в моем сердце. Он хмыкнул, словно говорил о десерте, что забыли податью И всё во мне взвыло от ярости. Я видел её лицо, её глаза, вспоминал, как она поджимает губы, когда волнуется, как упрямо держит подбородок. И представил, как она среди них. В этом доме, на этой «вечеринке», где нет ни правил, ни контроля, ни пощады.

Если они хоть пальцем её тронули...

Позади шаги. Беззвучные, почти незаметные, но я узнал их сразу. Отец

— Один из них испугался, — сказал он, став рядом. Его голос был ровным, будто он говорил о погоде. — Упоминание о девочке вызвало внутреннюю панику. Он знает, где она.

— Нам нужно знать где эта вечеринка и немедленно, — только и смог выдавить я из себя.

— Не волнуйся, ребята с этим справятся, — коротко бросил отец.

Медлить было нельзя. Пока ещё есть шанс. Пока ещё не поздно.

Я вышел в коридор, чувствуя, как в груди всё ещё пульсирует злость. В ушах звенело, пальцы зудели от желания действовать, не ждать, не слушать, не думать. Просто — идти и вырвать Алисию из лап этих уродов. Если, конечно, я не опоздал.